переговоры; но также кончились ничем, потому что со стороны невесты предъявлены были условия: во-первых, оставить ей и ее свите свободное отправление евангелического исповедания, а во-вторых, назначить ей в пожизненное владение особые города и земли. На такие условия московское правительство не могло согласиться, а особенно на первое. Иноземная принцесса, хотя бы и христианка, не только должна была принять православие, но и вновь креститься. (Постановление, чтобы иноверцы, переходящие в православие, подвергались перекрещиванию, было подтверждено на Московском духовном соборе 1620 г.) Кроме весьма затруднительного пункта о перемене исповедания, на неудачи сватовства за границей влияло еще и то обстоятельство, что старые европейские владетельные дома пока недоверчиво относились к прочности новой русской династии, имея перед глазами недавние бури Смутного времени.
Только после сих неудачных попыток Филарет Никитич занялся пересмотром дела о ссылке девицы Хлоповой, к которой Михаил, по-видимому, продолжал питать нежное чувство. Патриарх и царь собрали на семейный совет ближних бояр: Ивана Никитича Романова, князя Ивана Борисовича Черкасского и Федора Ивановича Шереметева. По решению этого совета подвергли допросу Михаила Салтыкова и придворных медиков-иностранцев о болезни царской невесты. Потом призвали к допросу Ивана и Гаврилу Хлоповых, отца и дядю невесты. Наконец отправили в Нижний целую комиссию из разных лиц с Федором Ивановичем Шереметевым во главе для допроса самой девицы Хлоповой, ее бабки и других родственников. Оказалось, что она была совершенно здорова и прежде и после своего пребывания во дворце. Интриги и виновность братьев Салтыковых были выяснены. Тогда они подверглись опале: им было указано немедленно выехать из столицы и жить в своих дальних вотчинах; причем помянули и вообще их неправды и хищения царских земель. Оставалось только воротить во дворец нареченную невесту. Но тут в дело вступилась великая старица Марфа: оскорбленная опалой своих любимых племянников, она с клятвами воспротивилась женитьбе сына на Хлоповой, и тот с обычным своим смирением уступил. Филарет также не настаивал.
Между тем государю шел уже 28-й год, а он все оставался холостым. Отстранив Хлопову, Марфа Ивановна женила сына на княжне Марье Владимировне Долгорукой. Но молодая царица заболела вскоре после свадьбы от неизвестной причины и спустя три месяца с небольшим скончалась (в январе 1625 г.).
Только в следующем году Михаилу Федоровичу удалось, наконец, с благословения родителей, вступить в прочный брак и устроить свое семейное благополучие. По старому обычаю, в Москву собрали несколько десятков красавиц. Но выбор государя остановился не на знатной девице, а на дочери незначительного служилого человека Стрешнева, Евдокии Лукьяновне, «доброзрачной и благоумной отроковице», как выражается русский хронограф. Отец ее Лукьян Степанович Стрешнев, по некоторым известиям, услуживал знатному и влиятельному боярину Федору Ивановичу Шереметеву; а дочь его жила при супруге боярина в качестве почти сенной девушки. Можно предположить, что и самый выбор государя произошел не без участия этой боярской четы. Свадьба была совершена 5 февраля 1626 года со всеми древнерусскими обрядами и церемониями, отличавшимися особой пышностью и многолюдством в царском быту. По особому указу велено было придворным чинам «на государской радости» быть без мест. Но главные роли на этой свадьбе, конечно, играли все те же ближние бояре: посажеными отцом и матерью государя были его дядя Иван Никитич с женой Ульяной Федоровной, тысяцким — князь Иван Борисович Черкасский, большим дружкой — князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский; Федор Иванович Шереметев ведал царским сенником или опочивальным чертогом; князь Борис Михайлович Лыков верхом на царском аргамаке с обнаженным мечом ездил у дверей этого чертога в качестве конюшего боярина. В числе дружек с той и другой стороны находим также князя Д. М. Пожарского и М. Б. Шеина; жены их присутствовали на свадебных церемониях в качестве свах; сыновья их также не были обойдены соответственным их возрасту назначением. А в числе участвовавших в процессии «фонарников» встречается Нефед Кузмич, сын знаменитого Минина, скончавшегося в первые годы Михайлова царствования.
Весной царь с молодой супругой предпринял одну из обычных и любимых своих поездок на богомолье, именно в Троицкую лавру. Но на сей раз поездка сопровождалась большим бедствием. В отсутствие государя в столице произошел ужасный пожар; он начался с Варварского крестца в Китай-городе; отсюда загорелись торговые ряды, от них у Троицкого собора (Василия Блаженного) обгорел верх; потом огонь перебросило в Кремль на ближний Вознесенский монастырь, а затем на Чудов, на Государев и Патриарший двор, на приказы, в которых погорели «всякие дела».
Брак царя с Евдокией Стрешневой Бог благословил чадородием. В первые два года родились дочери Ирина и Пелагея (последняя вскоре умерла); а на третий год (1629) в марте, по выражению грамот того времени, «Бог простил царицу»: Евдокия Лукьяновна подарила супругу и России наследника престола, Алексея Михайловича. Его крестил в Чудовом монастыре благовещенский протопоп и духовник государев Максим, в присутствии Михаила Федоровича и Филарета Никитича; восприемником был принимавший всех детей Михаила Федоровича троицкий келарь Александр Булатников, а восприемницей Ирина Никитична, тетка царя и вдова Ивана Ивановича Годунова. Но эта царская и народная радость была отравлена стихийным бедствием. Той же весной опять произошел в Москве огромный пожар; на этот раз, однако, не в центре города: выгорело Чертолье по самую Тверскую улицу; погорели слободы за Белым городом; кроме того, горело на Неглинной, на Покровке и в других местах. Следующим затем летом, по замечанию летописцев, были великие бури с громом, молнией, проливным дождем и таким вихрем, который со многих храмов сорвал главы и кресты[7].
Особую заботу Филарета Никитича возбуждало бедственное экономическое состояние государства, которое плохо поправлялось после разорения, претерпенного в Смутную эпоху. Правительственные акты сообщают, что он, вступив на патриарший престол, немедля со всем Освященным собором приходил к государю Михаилу Федоровичу и советовался о прекращении всякого рода беспорядков и злоупотреблений. Податные тягости ложились на народ крайне неравномерно: с одних взыскивают по писцовым книгам, с других — по дозорным; но и дозорщики, посланные в начале Михайлова царствования для описи имущества в местах наиболее разоренных, исполняли свое дело недобросовестно, так что одним приходилось платить подати легко, а другим тяжело. Притом из разоренных украинских и северных городов многие посадские люди, чтобы не платить податей, приехали в Москву и ближние города, где и живут у своих родственников и приятелей; а в это время их сограждане, оставшиеся на родине, бьют челом, чтобы им дали льготы в податях ради их разорения. Иные посадские и уездные люди, отбывая всяких податей, «заложились» (записались в кабалу) за духовными и мирскими землевладельцами.
