Книга Что было пороками, стало нравами - Сергей Исаевич Голод

• половой акт не должен часто повторяться;

• не надо часто менять половой объект, поменьше полового разнообразия;

• любовь должна быть моногамной, моноандрической;

• при всяком половом акте всегда надо помнить о возможности рождения ребенка — и, вообще, помнить о потомстве;

• половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности, а потому в любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специального полового завоевания;{15}

• следует исключить из отношений ревность;

• не допустимы какие-либо извращения;

• в интересах революционной целесообразности класс имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов (см.: Залкинд 1924: 77—90).

Нравственную практику, отвечающую этим заповедям, Залкинд считал наиболее способствующей действенному участию в социалистическом строительстве, радостному труду и учению. Если же, полагал психиатр, у молодого человека все-таки появятся не основанные на глубокой симпатии и революционной целесообразности сексуальные желания, которых «истинный гражданин пролетарской революции не должен иметь», то «все элементы окружающей среды (требования производства, культурные раздражители, общественно-классовое мнение, партэтика, профэтика, классовая дисциплина) должны их пресечь в корне, затормозить, переключить, перевести на другие, классово-творческие пути» (Залкинд 1930: 282).

Появление этого кодекса нельзя считать совершенно случайным{16}. «Заповеди» были призваны как бы естественным образом утвердить принципы коллективизма, закрепить приоритет общества над индивидом. Несмотря на всю их прямолинейность, негибкость, они воспринимались многими с энтузиазмом.

Заключая сопоставление позиций Коллонтай и Залкинда, замечу следующее: одно и то же признание, что в условиях коренного преобразования общества содержание и форма нравственно-экспрессивных отношений между мужчиной и женщиной должны трансформироваться, приводило к совершенно различным выводам.

А. Коллонтай, считая любовь мерилом сексуальных отношений, при равенстве полов и изживании собственничества, делала акцент на интернальном контроле человека, на системе его индивидуальных эстетических и нравственных ценностей. А. Залкинд настаивал на экстернальной{17} регуляции. Каждая из этих точек зрения была односторонней. Между тем характер сексуальной этики должны определять, да и фактически определяют, как внутренние стимулы, нравственные ценности и эмоции, так и внешние реальные условия.

Столкновение взглядов на сексуальную мораль стимулировало работу мысли, способствовало формированию этико-социологической теории, необходимой для анализа и оценки нравственных отношений в неведомом обществе. Однако эти споры были не просто теоретическими упражнениями. Они велись страстно и конфликтно, поскольку отражали жизненные реалии. В них сказались особенности безвременья. «<...> в <...> эпоху, когда рушатся могущественные государства, — говорил Кларе Цеткин один из вождей Октябрьской революции Владимир Ленин, — когда разрываются старые отношения господства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, в эту эпоху чувствования отдельного человека быстро видоизменяются. Подхлестывающая жажда разнообразия в наслаждениях легко приобретает безудержную силу <...>. В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции» (Цеткин 1979:45).

Вдумаемся в размышления Ф. Энгельса и В. Ленина, людей различных исторических эпох и практик. Они, в принципе, пришли к идентичному мнению о влиянии коренных социальных преобразований на приватный мир человека. Эта гипотеза в основном подтвердилась при анализе сексуального взаимодействия мужчин и женщин 1920-х годов. Вместе с тем надо отметить, что исследователи послереволюционных лет зафиксировали лишь часть спектра перемен, а именно ту, которая благодаря «взрывному» (дионисийскому) характеру легко проявлялась, лежала на поверхности. Другая — детерминированная фундаментальными социальными сдвигами — была не столь прозрачна. На этом уровне подспудно меняется структура и функции эротико-сексуальных отношений, но при этом процесс протекает нелинейно: то затухает (подчас «отступает»), то вновь пробивает себе дорогу. Отсюда периодическое снижение открытого интереса к сексуальности воспринималось массовым сознанием как достижение гармонии. В действительности же такой «благодати» на протяжении всего 20-го столетия — забегая вперед, утверждаю, — достигнуть не удавалось.

Глава 3

ЭСКИЗ

ЭРОТИКО-СЕКСУАЛЬНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ГОРОДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ 1930-1960-х ГОДОВ

(«ЕВНУХОВИДНОСТЬ»)

К началу 30-х годов — не без воздействия институтов власти — казалось, что наступила эпоха, предначертанная А. Залкиндом. Большая часть городского населения как будто бы интериоризовала «пролетарские заповеди», превратившись вследствие этого в однородную массу, или то же самое словами Ф. М. Достоевского — в фортепьянные клавиши. Сексуальная деятельность на фоне предыдущего десятилетия стала «приглаженной» и стандартизованной. По-видимому, такое впечатление складывается не в последнюю очередь в результате сужения исследовательского поля и дефицита информационных источников.

В 20-х годах в России, о чем подробно говорилось выше, проводились многочисленные исследования проблем пола, как биомедицинские, так и социокультурные. Скажем, социальные антропологи В. Богораз-Тан и Л. Штернберг были пионерами в изучении «сексуального избранничества», ритуального трансвестизма у народов Сибири и Севера; филолог М. Бахтин вырабатывал концепцию средневековой смеховой культуры и телесного канона. Был осуществлен ряд новаторских опросов по поводу молодежных моральных ориентаций и эротических практик. В стране активно функционировали Государственный психоаналитический институт и Институт социальной гигиены. Под редакцией профессора И. Ермакова была издана многотомная «Психоаналитическая библиотека» и т. д.

В следующие десятилетия ситуация резко изменилась. Закрыли Психоаналитический институт, сексуальное просвещение молодежи полностью заменили «половым воспитанием», в противодействии проституции возобладали худшие приемы и методы из дореволюционного прошлого (см.: Голосенко, Голод 1998: 86—87), канули в Лету на многие десятилетия эмпирические исследования. Существенно сократилось количество и изменилась направленность публикаций. Вышли всего две книги (очевидно, по инерции), посвященные проституции (см.: Броннер 1931; Ласс 1931), другие немногочисленные работы по проблемам сексуальности могут быть отнесены скорее к области физиологии (см.: Иванов-Смоленский 1933; Попов 1935; Сумбаев 1936).

Правда, вовсе затормозить развитие научной мысли не удалось: несколько десятилетий спустя вновь появились более или менее примечательные публикации по медицине пола (см.: Васильченко 1956; Свядощ 1967) и криминалистике (см.: Шаргородский 1953; Андреева 1960), а к концу обсуждаемого в настоящей главе срока находим и первые обобщения социологов (см.: Кон 1966; Голод 1968; Харчев, Голод 1969).

Разумеется, упрочение (хотя, несомненно, временное) а-ля пролетарского стереотипа нельзя считать чем-то случайным: аскетизм — in nuce{18} православной доктрины.