Но, прежде чем рассказать, как завершил свою жизнь Птицелов, стоит объяснить, откуда он вообще взялся, так что начнем сначала, то бишь с детства. А это совсем другая сказка, не про Диделя, а про Рике с хохолком: «Много лет тому назад жили-были король с королевой. У них родился такой безобразный ребенок, что все, кто видел новорожденного, долго сомневались, человек ли это. Королева-мать была очень огорчена уродством своего сына и часто плакала, глядя на него. Однажды, когда она сидела у его колыбели, в комнату явилась добрая волшебница. Она посмотрела на маленького уродца и сказала: «Не горюйте так сильно, королева: мальчик, правда, очень уродлив, но это вовсе не помешает ему быть добрым и привлекательным. Кроме того, он будет умнее всех людей в королевстве и может сделать умным того, кого полюбит больше всех»[3].
Родился я, правда, не уродцем. Во всяком случае, не бо́льшим уродцем, чем все прочие младенцы, хотя гораздо более мелким и слабым, поскольку мама не доходила положенного срока и я появился на свет семимесячным: поздний ребенок, последыш и заморыш. Я часто болел, но постепенно выправился. Много времени проводил в одиночестве, рано начал читать и вообще был умен не по годам. Любознательный, немного наивный, ласковый и добродушный малыш, не слишком красивый, но забавный, вызывал умиление взрослых. Я был счастливым ребенком и рос в окружении любящих родственников: мама, папа, старшие сестры и брат, которым на момент моего рождения было, соответственно, четырнадцать, двенадцать и десять лет.
Детство вспоминается мне сплошным праздником, да и отрочество было не хуже: в школе меня не обижали и даже не особенно дразнили, хотя я, как потом осознал, был довольно странным ребенком. Правда, в той же школе учился мой брат, а мама преподавала историю, так что заступиться за меня было кому. Но не возникало необходимости. Я, конечно, вел себя как настоящий ботаник, но всегда давал списывать и с удовольствием помогал отстающим. Моя природная доброжелательность, искренность и способность к сопереживанию привели к тому, что мальчишки меня снисходительно опекали, а девочки изливали мне свои горести.
Внешность у меня была самая неказистая – маленький, хрупкий, угловатый, большеголовый. Я об этом не задумывался, а мама, наверно, надеялась, что я постепенно похорошею. Но вышло наоборот. Лет с двенадцати я начал меняться и, приходя первого сентября в класс, натыкался на изумленные взгляды одноклассников. Но они быстро привыкали, а я думал, что просто сам отвык от них за лето. Тем не менее школу я окончил все в тех же розовых очках.
Первый удар судьба нанесла мне в университете – я поступил тогда на истфак, потому что история казалась мне очень интересной наукой. Судьбу звали Аглая. Она была аспиранткой и вела у нас семинарские занятия. Я влюбился. Развитие у меня слегка замедленное, поэтому чувства мои оказались вполне невинными: смотреть на Аглаю, дышать одним с ней воздухом, иногда разговаривать – о большем я и не мечтал. На ее занятиях я сидел за первым столом и не сводил глаз с красавицы. У Аглаи была очень белая кожа, темные волосы оттенка красного дерева, подстриженные в каре (как меня просветили однокурсницы), чуть раскосые карие глаза, длинные ресницы, выразительные брови и еще более выразительные яркие губы, чаще всего демонстрирующие снисходительную усмешку и легкое презрение. Гордая, самоуверенная, язвительная и блистательная, она вводила меня в ступор одним движением тонкой брови.
Даже не понимаю, как мне удавалось участвовать в учебном процессе. А я мало того что участвовал – был одним из лучших. Сначала однокурсники меня не замечали и даже слегка сторонились, но я не придавал этому значения, потому что сам стеснялся, да и занятия увлекали настолько, что времени на обзаведение новыми друзьями просто не хватало. Но ближе к концу первого семестра мне, как и прочим студентам, пришлось зачитывать перед группой свой реферат, после чего я в одночасье стал знаменитостью факультета. Дело в том, что я обладаю удивительным для меня самого даром увлекать слушателей. Не знаю, в чем дело: в необычном тембре голоса, в интонациях или манере говорить, но я всегда пользовался успехом как рассказчик. Только спустя годы я осознал, что мой голос – такой же полезный инструмент, как и волшебная дудочка Птицелова. Так что группа была успешно околдована, у меня сразу появилось много друзей и даже, можно сказать, поклонников, в буквальном смысле смотревших мне в рот.
Меня включили в состав докладчиков на научной студенческой конференции, и на мое выступление набился полный зал. Я настолько вдохновенно вещал, что в зале наступила мертвая тишина, которая держалась еще пару минут после того, как я произнес последнее слово. А потом раздались аплодисменты. Сказать, что я был окрылен, – значит, ничего не сказать! Маститые профессора снисходительно похлопывали меня по плечу, аспиранты жали руку, а студенты чуть ли не автографы просили. Я настолько ошалел от переживаний, что ушел без портфеля и опомнился только в гардеробе. Поднялся опять в конференц-зал, сунулся было туда, но замер под дверью, услышав свое имя: Аглая обсуждала мое выступление с одним из профессоров. Позже я узнал, что в ту пору их роман только начинался.
– Надо же, какая неприятность! – игривым голосом говорила Аглая. – Такой умненький мальчик и ужасно уродливый, бррр! Говорят, что мужчина должен быть лишь чуть красивее обезьяны, но в этом случае обезьяну даже не хочется обижать сравнением. Меня передергивает, когда его вижу. А он, представляете? Влюбился в меня! Сидит под самым носом и таращится. Ужас какой-то. Просто не знаю, что и делать.
– Да, не повезло парню, – отвечал ей густой баритон. – Ну, ничего, посвятит себя науке. Глядишь, академиком станет. А там, может, и найдется какая-нибудь непритязательная женщина, осчастливит. Академику можно иметь какую угодно внешность, у него другие достоинства.
– Ха, если только слепая польстится! Очарует ее голосом.
– Да, оратор он потрясающий.
– Тем хуже разочарование. Слушаешь с закрытыми глазами и думаешь: о, за таким на край света можно пойти! Но стоит открыть глаза – и наваждение спадает.
Голоса приблизились, и я в панике отступил за угол. Как я оказался дома, не помню. Что примечательно, все-таки с портфелем. Довольно долго я в полном отупении сидел на табуретке в прихожей – прямо в пальто и шапке. Счастье, что родителей еще не было дома. Потом встал, разделся до трусов и пошел в родительскую комнату, где стоял гардероб с большим зеркалом. Внимательно себя рассмотрел и заплакал: почему? Почему это нелепое и отвратительное существо – именно я? За что? Чем я провинился? Не передать, как мне было больно. А больше всего потому, что раньше я и не задумывался, как выгляжу в глазах окружающих. Ну, не вышел ростом, не обладаю спортивной фигурой, подумаешь! Все равно меня все любят, и друзей полно, и даже девочкам я нравлюсь. Правда, так и было – две одноклассницы в разное время пытались ко мне подъехать, но я ловко увернулся: нашел какие-то убедительные резоны, сумел свести все к шутке и остаться в друзьях. Легко догадаться, что эти одноклассницы не блистали красотой. Вообще-то обе были самыми настоящими дурнушками, а одна так даже и вовсе косая. Но мне и в голову не пришло оскорбиться! А Аглае пришло. И это было самым обидным.
