начала бегать, соображая, как бы чего не забыть.
Бабушка вышла из комнаты, посмотрела на моё метлесение и молча скрылась в кухне, чем-то там шурша.
Так. Ключи, платочек, студенческий билет (на всякий случай) и кошелёк. Часть денег вытащила, сунула в жестяную коробочку от чая у себя на полочке. А то знаем мы, какие ушлые карманники в общественном транспорте и всяких парках-рынках работают. И главное — сколько их! Так что оставила пятьдесят тысяч — на проезды и, мало ли, на мелочь.
И, кстати, о чём совсем забыла вам сказать! Очки! Очки перестали быть нужны. Не знаю уж, от стресса или ещё от чего это произошло. Не могу также утверждать, что зрение восстановилось полностью. Может, стало минус один-два против прежних минус шести. Но то, что без очков глаза работали лучше, чем в очках — это однозначно. Сходить надо будет, проверить нормально.
Тэкс. Ну вот и всё, восемь тридцать, почапали!
— Оля, на-ка! — бабушка сунула мне маленький свёрточек.
— Это что?
— Перемячи. Проголодаетесь, съедите. Ну, всё, иди, иди!
Спорить бесполезно. Я сунула в сумку пирожки и поскакала вниз по лестнице.
НАСТОЯЩЕЕ СВИДАНИЕ
День обещал быть умеренно жарким, облака вон бегут. На остановке народу почти не было, разве что подальше, на пятачке, кто-то из лоточников начал копошиться. Зато стояла «двойка»! Я припустила бегом. Уедет сейчас автобус — другой фиг дождёшься! А сорок четвёртый, который до самого танка меня бы довёз, вообще неизвестно — в воскресенье придёт или нет. Так что я лучше пару остановок пройдусь, зато уже еду, с гарантией. Времени всё равно с запасом, даже если этот старенький лиазик сейчас поползёт улиточкой.
Бежала я, между прочим, зря. Автобус стоял ещё минут десять, и потом почерепашился еле-еле, стараясь собрать побольше народу.
Водитель курил в форточку. В салоне бодро орало что-то катастрофически попсовое, слащавый мальчик страдал, что у него что-то порва́лось (именно так, я из-за ударения и обратила внимание), сиплая женщина восторгалась настоящим полковником, и кому-то было мало-мало-мало. Мало огня, вот что. И она тоже страдала, что она таки одна. Модный образ, что ли, такой: красивая, одинокая и, судя по набору слов, катастрофически тупая. Потом от одиночества страдала Таня Буланова. Она так качественно надрывалась, прям караул. Немного спас ситуацию босоногий мальчик, но мне всё время хотелось подпеть «босоножки потерял»! Еле удержалась. И вообще, настроение было такое… бурлящее. Хотелось петь и бежать вприпрыжку.
Я вышла на «Театре кукол» (заплатила за проезд тыщу) и пошагала в сторону танка. Тут идти-то с километр, а времени ещё пятнадцать минут. Можно не торопиться.
Он стоял около танка и поглядывал на проезжающие автобусы-трамваи. В курсантской парадке. На груди какие-то значки, здоровенный крест белый, натурально как медаль. Руки за спиной. Господи, надеюсь, у него там всё-таки не букет!
Увидел меня, заулыбался:
— Привет!
— Привет!
Я внезапно получила поцелуй в щёку, чёт вдруг слегка застеснялась и почувствовала, что краснею, но тут он сделал шажок в сторону…
— Ой, блин… Это что?..
На бортике гранитной танковой площадки стоял… стояло… Нет, определённо — кактус!
— Ты в прошлый раз сказала, что не любишь букеты, — полувопросительно начал он.
— Ну, да, — я усилием воли подняла челюсть с пола, — мёртвые цветы, терпеть не могу.
— Так вот! Он — живой. У него даже кличка есть. Курсанты называют его… как бы поприличнее сказать…
— Я, кажется, догадываюсь, как его называют, — пробормотала я. Я, конечно, не специалист, но уж больно характерная у кактуса была форма. Не знаю, что за жизненные коллизии с ним произошли, но выглядел он как здоровенный, простите, детородный орган. Самое приличное слово на ум приходило — «член». Вряд ли курсанты утруждали себя такими ограничениями…
— Он у нас в актовом зале стоит. Стоял. Пацаны тайком курят и бычки в него суют. Он уж чахнуть начал, жалко. Он вообще-то красивый был, даже цвёл. Здоровые такие белые цветы, представляешь?
— Так ты спёр его, что ли?
— Ну да. Сдохнет он там всё равно.
Я начала неудержимо ржать.
— На самом деле вот тебе, — он торжественно предъявил букет! Из трёх веточек, на каждой из которых сидело по несколько кругленьких, завёрнутых в фольгу конфеток в обрамлении прозрачных розовых лепестков. Очень модно в последнее время.
— Это мне? — Глупый вопрос правда? А кому же ещё? — М-м, вишня в коньяке, моя любимая! Ну и как есть теперь его? Такой красивый. Жалко.
Он хмыкнул:
— А лежали бы они в красивой коробке, ты бы тоже её жалела?
— Ага, положила бы в сервант и три года любовалась.
— Ну, пошли?
Я посмотрела на кактус:
— А этот?.. — блин, приличная девушка не должна произносить слово «член» на первом свидании!
— Да пускай стоит, заберёт его кто-нибудь.
— Ну уж нет! — я на секунду задумалась. — А знаешь что? У меня отец на рынке работает, давай ему занесём?
От танка до Центрального рынка пара остановок, бешеной собаке, как говорится, семь кило́метров не крюк. Да и всё равно конкретной цели у нас нет.
— Давай, — пожал он плечами и вынул из кармана большой пакет, в котором, должно быть, этот кактус сюда и припёр.
06. БОЛЬШОЙ ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ
ПРИСТРОИТЬ РАСТЕНЬИЦЕ
И мы пошли — по улице Декабрьских событий, мимо старых слегка замусоренных фонтанов, в которых в свои мальчишеские игры играла местная шпана, вдоль трамвайных путей.
— А отец где работает? — поинтересовался Вова.
— Да магазины у них, на двоих с женщиной одной. Он вообще-то много лет тренером отработал, по классической борьбе. Союзную категорию имел, и по тренерству, и по судейству, сколько чемпионов СССР вырастил, — Вовка уважительно покивал. — А в перестройку, сам понимаешь. Зарплаты копеечные, да задержки. Парни старшие, считай, из зала прямо в криминал пошли… Кого-то из них убили. Короче, папа сказал, что не будет пацанов готовить, чтоб их потом в разборках перестреляли. И ушёл, — никого этой историей, в общем-то, было не удивить. Обычное дело. — У них так-то по городу ещё точки есть, эта ближе всего просто. Он там должен быть, ремонт перед открытием делать.
Магазин находился в древнем (как говно мамонта, да-да) кирпичном здании недалеко от рынка. Причём, на втором этаже, и чтобы попасть к ним, нужно было
