Квиллер согласился, и она дала ему ключ, сняв со своей связки.
— У Джаспера определённо была дурная компания, — посетовала Полли. — На одном из заседаний нашего птичьего клуба присутствовал амазонский попугай, и он был истинным джентльменом. В его словарь входило почти сто слов. Услышав звон колокольчика, он сказал своей хозяйке, чтобы та подошла к телефону. Она разводила попугаев. Он называл её «любимая» и целовал в ушко. Он даже умел петь «Боже, благослови Америку».
— Пожалуй, я останусь верен кошкам… А как угощение, Арчи? — спросил Квиллер. — Я так и не добрался до стола.
— Поскольку моя жена возглавляет комитет, то не сомневайся: угощение было отменным! Какие-то неопрятные личности запихивали печенье в рот и в карманы. А я гадал, художники это или меценаты.
Затем Квиллер поинтересовался рисунками Девочки с Бабочками. Искусство это или дешевые поделки на продажу?
— Ты можешь называть их декоративным искусством. В них нет оригинальных идей, но это ручная работа, и они определённо пользуются популярностью.
— А как насчёт парня, который рисует копры шахт? — осведомился Арчи. — Он запрашивает хорошую цену, но ведь такую картинку можно очень быстро намалевать: там нет деталей.
— Они импрессионистичны, — пояснила ему жена. — Ты не можешь сосчитать доски и гвозди, но чувствуешь освещение, погоду и настроение. Акварель жидкая, и нужно работать быстро, для этого требуются уверенность и мастерство.
— Если бы я смог стать одним из когда-либо живших художников, я бы выбрал Уинслоу Хомера,[6]— заметил Квиллер.
— А я бы стала Мэри Кэссетт[7], - заявила Полли.
— В её работах были простота и очарование.
— Я тоже должен сделать выбор? — спросил Арчи. — Я бы стал Чарльзом Шульцем[8].
Райкеры повезли Полли домой, поскольку все трое жили в Индейской Деревне. Квиллер попросил её:
— Позвони мне, когда будет время. Я хочу узнать, как ты договорилась с Полом Скамблом.
— Непременно! — пообещала Полли. Она вся как-то особенно светилась.
Глава пятая
Через полчаса после того, как Полли вместе с Райкерами покинула амбар Квиллера, она ему позвонила. Первыми её словами были:
— Я в восторге от того, что будут писать мой портрет, Квилл! Большое тебе спасибо.
— Позволь напомнить, — не удержался он, — что мне пришлось выкручивать тебе руки, прежде чем ты согласилась. Что, пришлись по вкусу работы Скамбла?
— Да, и он сам тоже, хотя мне не нравится эта козлиная бородка. Но он приветлив и обладает чувством юмора. Возник вопрос: писать ли портрет в Центре искусств, где довольно специфическая атмосфера, или у меня дома? Он склоняется к тому, чтобы работать в привычной для меня обстановке.
— Я не знал, что он работает на дому у клиентов.
— Ну, вообще-то он придёт завтра вечером, чтобы осмотреться.
— Понятно, — промолвил Квиллер, поглаживая усы. — И сколько сеансов ему потребуется?
— Трудно сказать, пока он по-настоящему не приступит к работе. Он делает предварительный набросок углем. Завтра вечером взглянет на мой гардероб, и мы решим, что мне надеть.
— А как насчёт твоего нового платья? — спросил Квиллер с энтузиазмом. Он сам помогал Полли выбрать платье в бутике «У Авроры».
— Это было бы славно, но… Видишь ли, оно цвета фуксии, а Полу нужно что-нибудь синее, чтобы подчеркнуть цвет моих глаз.
— Надеюсь, ты сможешь позировать в своих опалах.
— Мне бы очень хотелось — ты же знаешь, — но Пол говорит, что жемчуга придают женскому портрету некое свечение.
— Хорошо! Я обеими руками за свечение, — сухо произнёс Квиллер.
— Я позвоню тебе завтра вечером, дорогой, как только уйдёт Пол… Разве это не волнующе?
Когда разговор закончился, Квиллер нервно подёргал себя за усы, а Коко, который сидел у телефона на столике и прислушивался к каждому слову, вставил: «Йау!», и тон у него был явно двусмысленный.
— Ну и дела! Как тебе всё это нравится, старик? — спросил Квиллер.
Кот перекувырнулся и поскреб задней лапой за ухом.
И сразу же зазвонил телефон. Это была женщина, судя по голосу — Беверли Форфар. Она желала поговорить с Рональдом Фробницем[9].
— Пожалуйста, подождите минутку, — попросил Квиллер и, прикрыв трубку рукой, попытался изобразить голос Фробница. После приличествующей паузы он прогнусавил: — Фробниц у телефона.
— Мистер Фробниц, у нас для вас чудесные новости! Мы звоним из Центра искусств. Вы — счастливый обладатель замечательного произведения В. С. Уикофф, выполненного в технике инталии. Наши поздравления!
— Не может быть! — произнёс он в нос. — Я никогда в жизни ничего не выигрывал. Вы уверены, что здесь нет какой-нибудь ошибки?
— О, я вас заверяю, что это сущая правда! И вам приятно будет узнать, что вещь оценена в тысячу долларов. Вам следует это знать на предмет страхования. Вы местный житель? Кажется, мы с вами не встречались.
Голос у неё был обворожительный, и он никак не вязался с причёской воительницы. Однако Квиллер не растерялся. Он был мастер увиливать от прямых ответов и замешкался всего на секунду.
— Я из Сан-Франциско, приехал сюда навестить родственников, вот и попал случайно на ваше торжество. Меня сразу восхитила эта инталия, хотя я и представить не мог, что мне посчастливится стать её обладателем.
— Как же вы довезёте инталию до Сан-Франциско? Не хотите, чтобы мы её вам упаковали?
— Превосходная идея! Вы так добры, миссис… миссис…
— Форфар. Беверли Форфар.
— У вас такой великолепный Центр искусств, и я уверен, что это в большой степени ваша заслуга.
— О, благодарю вас, мистер Фробниц, но…
— Так-так, посмотрим… Моя свояченица заберёт инталию у вас и отправит мне, поскольку я рано утром уезжаю. Когда вещь будет готова? Я не хочу вас торопить.
— Дайте нам время до среды. Было так приятно с вами побеседовать, мистер Фробниц!
