всех повествований Зебальда – это путешествия самого рассказчика или жизнь других скитальцев, о которых вспоминает автор.
Кольца Сатурна открываются нижеследующей фразой:
В августе 1992 года, когда самые жаркие дни подошли к концу, я отправился пешком по графству Суффолк в надежде как-то заполнить пустоту, которую чувствовал, завершив большой кусок намеченной работы.
Весь роман представляет собой рассказ о пешей прогулке, предпринятой для того, чтобы заполнить пустоту. Если обычное путешествие привлекает странника к природе, в книге оно разворачивается в сцены опустошения, и уже в начале книги сообщается, будто повествователь был настолько подавлен «признаками упадка», что уже через год после начала путешествия его доставили в Норвичскую больницу «в состоянии почти полной прострации».
Странствия под знаком Сатурна – эмблемой меланхолии – составляют предмет всех трех книг, написанных Зебальдом в первой половине 1990-х. Здесь главная тема – разрушение: упадок природы (плач по деревьям, уничтоженным голландской болезнью ильмовых, и по деревьям, поваленным ураганом в 1987-м, в предпоследней части Колец Сатурна); разрушение городов; исчезновение целых укладов жизни. В Изгнанниках повествуется о путешествии 1991 года в Довиль – это поиск «хоть каких-то остатков прошлого», из которого следует вывод, что «это легендарное прежде место, как и все другие, которые сегодня посещают, независимо от страны или части света, безнадежно испорчено и стерто шоссейными дорогами, магазинами и лавочками, а главное – неутолимой жаждой разрушения». Возвращение домой, в В., о котором говорится в четвертой части Чувства головокружения, где рассказчик, по его словам, не был с детства, – это вновь поиски утраченного времени.
Кульминация Изгнанников, четырех историй о людях, потерявших родину, – это душераздирающий рассказ (в романе, рукопись воспоминаний) об идиллическом еврейском детстве в Германии. Повествователь в подробностях говорит о своем решении посетить родной город, Киссинген, в попытке обнаружить следы былой жизни. Ввиду того что англоязычному читателю Зебальд стал известен именно благодаря Изгнанникам, а также потому что герой последней части, известный художник по имени Макс Фербер, немецкий еврей, которого мальчиком, ради его спасения, вывозят из нацистской Германии в Англию (воспоминания в романе оставлены матерью художника, погибшей вместе с мужем в концлагере), рецензенты в Америке, и не только в Америке, поспешили отнести книгу к литературе Холокоста. Книга скорби, которая приходит к концу вместе с самим скорбящим, Изгнанники, возможно, предопределила разочарование некоторых почитателей Зебальда его следующей переведенной на английский книгой, Кольца Сатурна. Эта последняя не поделена на части, а представляет собой вереницу небольших повестей, переходящих одна в другую. В Кольцах Сатурна блестяще образованный путешественник размышляет о том, присутствовал ли сэр Томас Браун, при посещении Голландии, на уроке анатомии, изображенном Рембрандтом; вспоминает романтический эпизод из жизни Шатобриана времен его английского изгнания; говорит о благородных попытках Роджера Кейзмента обнародовать ужасающие подробности тирании короля Леопольда в Конго; пересказывает историю изгнаннических детских лет и ранних морских приключений Джозефа Конрада, а также другие истории. Кавалькадой эрудированных рассказов и анекдотических случаев, исполненными пронзительной нежности встречами с другими книгочеями (с двумя преподавателями французской литературы, один из которых – исследователь Флобера; с переводчиком и поэтом Майклом Хэмбургером), Кольца Сатурна, после звенящей трагичности Изгнанников, могли показаться читателю всего лишь литературным экспромтом.
Достойно сожаления, если читательские ожидания, питаемые Изгнанниками, отрицательно повлияют и на прием публикой Чувства головокружения – книги, которая еще ярче высвечивает природу нравственно строгих путевых заметок Зебальда, – одержимых историей, богатых художественным вымыслом. Странствия освобождают ум для игры ассоциаций, для наваждения (и ошибок) памяти, для наслаждения одиночеством. Разум одинокого повествователя – вот истинный герой книг Зебальда; он остается самим собой, даже мастерски подытоживая и пересказывая жизни других.
В Чувстве головокружения английская жизнь повествователя пребывает в тени. Но даже в большей степени, чем две другие книги автора, здесь различим автопортрет разума – разума, исполненного тревоги и неудовлетворенности, мучимого самим собой, склонного к видениям. Во время прогулки по Вене автору кажется, что он узнал поэта Данте, бежавшего из родного города под страхом сожжения у позорного столба. На корме венецианского вапоретто он будто видит перед собой Людвига Баварского; в автобусе, что едет вдоль берега озера Гарда в сторону Ривы, он замечает подростка, который разительно похож на Кафку. Повествователь, который и сам иностранец, слушая болтовню немецких туристов в гостинице, хотел бы не понимать их язык, «не быть их соотечественником и вообще ничьим соотечественником». Таков скорбящий ум. В одном месте рассказчик говорит, что не знает, находится ли он всё еще в стране живых или перенесся куда-то еще.
В действительности верно и одно, и другое: он странствует среди живых, а воображение переносит его в загробный мир. Путешествие часто ведет назад. Возвращение за тем, чтобы закончить дело, или пройти путем памяти, или повторить (или дополнить) пережитое, или, как в четвертой части Изгнанников, достичь окончательного, беспощадного откровения. Героические акты вспоминания и поиска старых следов не проходят даром. Сила Чувства головокружения заключена и в демонстрации цены этих усилий. Английское заглавие – Vertigo – приблизительный перевод игривого немецкого титула – Schwindel. Gefühle (буквально: «Головокружение. Чувство») вряд ли может вместить все разновидности паники, ступора и утраты ориентации, описанные в книге. В Чувстве головокружения повествователь описывает первый свой венский день, в который отправился гулять и забрел далеко, а когда вернулся в гостиницу, обнаружил, что его туфли пришли в негодность. В Кольцах Сатурна и особенно в Изгнанниках разум меньше сосредоточен на себе, и сам повествователь менее заметен. Чувство головокружения, в отличие от более поздних книг, в большей степени посвящено страдающему сознанию. Однако лаконичные отсылки к душевному недугу, обрамляющие спокойный рассказ блестяще образованного повествователя, вовсе не отдают солипсизмом, как это могло бы произойти у менее внимательного автора.
Сознание горизонта и точность деталей возвращают автора в мир. Поскольку в основе умственной деятельности Зебальда лежит путешествие, перемещение в пространстве сообщает кинетическое свойство его чудесным описаниям, в особенности картинам природы. Повествователь неизменно влеком вперед.
Когда еще в английской словесности звучал такой убедительный и внятный голос, непосредственный в выражении чувства и одновременно уважительный по отношению к «реальности»? На ум приходят Д.Г. Лоуренс или Загадка переезда Найпола. Но в них нет страстной унылости зебальдовского голоса. За таким следует обращаться к немецким корням. Жан-Поль, Франц Грильпарцер, Адальберт Штифтер, Роберт Вальзер, Гофмансталь с его Письмом лорда Чандоса, Томас Бернхард – вот лишь несколько собратьев по перу этого современного мастера литературы скорби и беспокойного ума. В прошлом веке общие вкусы изгнали из английской литературы безутешную элегичность и лиризм как чувства, якобы несовместимые с литературой, напыщенные, претенциозные. (Критики не избежал даже такой замечательный, не подпадающий под расхожие определения роман, как Волны Вирджинии Вулф.) Послевоенные немецкие авторы, памятуя о том,
