близлежащие ульи, которые смогли избежать нападения орды.
Титус сворачивает с главного шоссе на дорогу, которая приведет нас к океану, если мы будем продолжать в том же духе. Всего через пару миль я вижу вдалеке маленький городок. Несколько заброшенных зданий усеивают пустынный ландшафт, и я осматриваю окрестности в поисках каких-либо признаков лагеря.
Титус тормозит грузовик, и тогда я вспоминаю, что эти люди сеяли хаос среди солдат Легиона. Убивали без угрызений совести. Даже если бы мы были на одной стороне, они не известны своим миролюбием.
— Вы уверены, что выбрали нужное место? Я наклоняюсь вперед, отмечая отсутствие палаток и человеческой жизни.
— Я уверен. Титус указывает вперед, и я слежу за движением его пальца в сторону обгоревших останков здания впереди, где, как я предполагаю, семьи сожгли себя заживо в том, что, должно быть, было церковью.
Паника закипает у меня в груди, чувство страха поселяется глубоко внутри, когда он останавливает грузовик там, где, как я полагаю, когда-то был центр города, отмеченный полуразрушенными зданиями по обе стороны засыпанной песком дороги. Узел в моей груди пульсирует и расширяется, раздавливая легкие, когда мы выбираемся из машины, наслаждаясь тишиной нашего окружения и нехоженым песком, покрытым свежими волнистыми слоями.
Здесь нет лагеря. Судя по всему, его никогда и не было.
Я вдыхаю сухой ветерок, который развевает мои волосы, и заставляю себя не сломаться. Я не сломаюсь, но я чувствую, как мое сердце крошится под ребрами, уносимое ветром, который густой и тяжелый в моих легких.
Все так, как Кадмус говорил раньше. Я гоняюсь за призраками.
Кадмус и Титус расходятся в разные стороны, возможно, чтобы убедиться, что каждое из заброшенных зданий пусто, но я стою прямо посреди дороги с закрытыми глазами, заставляя себя собрать воедино как можно больше осколков.
Верь. Не. Ломайся.
Возможно, проходят считанные секунды, которые кажутся часами, прежде чем оба Альфы возвращаются ко мне, выражения их лиц хранят мрачную тьму и печаль, которые, я знаю, совпадают с моими собственными.
— Ничего нет, Кали. Кадмус даже не смотрит на меня, произнося эти слова, как будто ему невыносимо наблюдать за их воздействием на меня.
Его очертания расплываются от слез в моих глазах, и мир вокруг меня вращается на периферии, движется слишком быстро, чтобы я могла за него зацепиться. Я закрываю глаза, песок ударяется о мои колени, когда я падаю на землю. Бахрома смыкается вокруг меня.
Может быть, Тесса солгала. Может быть, она не знала, о чем говорила. Возможно, это моя вина, что я последовала словам ребенка, который был не совсем прав в своем уме. Сейчас это не имеет значения.
Ничто не имеет значения.
Я чувствую себя так, словно проваливаюсь в яму без дна и без возможности выбраться на поверхность. Погружаюсь все глубже и глубже, наблюдая, как свет надо мной уменьшается до булавочного укола.
Голоса достигают моих ушей сквозь пустоту, и я открываю глаза в окружающую темноту, вдыхаю запах бензина и смотрю на серебристую коробку, которая сообщает мне, что я в кузове грузовика. Когда голоса становятся четкими, я сажусь на своей кровати из спальных мешков, чтобы послушать.
— Я виню вас за это. Яд в голосе Кадмуса безошибочно силен, как будто он спорил часами.
— Твоя гребаная вина, что она гоняется за чем-то нереальным. Питаешь к ней свои дерьмовые надежды. Валдис мертв. А если это не так, ты чертовски хорошо знаешь, что с таким же успехом он мог бы быть.
— И это твоя работа — быть голосом разума
— не так ли, Кадмус? Титус отвечает залпом.
— Как будто тебе наплевать на ее психическое благополучие. Ты гладишь свой гребаный член каждый раз, когда дерьмо не получается.
— Если бы я не заботился о ней, я бы позволил тебе продолжать забивать ей голову. Сколько раз тебе нужно видеть, как она поднимается и опускается, прежде чем с нее хватит?» Или так вы отделываетесь?
Следующий за этим глухой звук — это звук удара кулаком по плоти, подтверждаемый хрюканьем и стонами преследователей. Я ползу к задней части грузовика и выпрыгиваю наружу, чтобы найти Кадмуса и Титуса, резвящихся в грязи, пока каждый по очереди наносит удары другому. В стороне стоит Брэндон, качая головой, и скрещивает руки на груди, наблюдая за этими двумя. Однажды он попытался прекратить их драку и получил удар по ребрам, который, я уверена, привел к перелому кости. У него нет ни малейшего шанса попытаться снова.
— Хватит! Прекратите эту драку! Вы оба!
Занеся кулак для следующего удара, Титус останавливается, его грудь вздымается, челюсть напряжена и скрипит. Вместо того, чтобы довести дело до конца, он отталкивает Кадмуса и вскакивает на ноги, вытирая тыльной стороной ладони окровавленные губы.
Кадмус садится, подтягивая к себе одно колено, на которое опирается локтем, и размазывает кровь в уголке глаза пальцем.
— Ты хочешь уничтожить ее. Это все? Будь моим гребаным гостем. Ты скажи ей. Титус проходит мимо меня, не потрудившись взглянуть в мою сторону
Кадмус фыркает и качает головой.
— Как я всегда говорю, кто-то должен быть плохим парнем.
— Скажи мне что? Спрашиваю я, следуя за Титусом.
— Куда ты идешь?
— Я собираюсь поискать за холмом.
— Я иду с тобой.
Он даже не удостаивает меня взглядом, когда говорит:
— Ты останешься с ним, но раздражение в его голосе ясно.
— Я обыщу здания в поисках каких-нибудь припасов, — слышу я голос Брэндона позади меня.
— Посмотрим, смогу ли я найти несколько одеял. Становится холодно спать в этой коробке каждую ночь.
Я переключаю свое внимание обратно на Кадмуса, замечая, как Брэндон уходит в сторону полосы заброшенных зданий позади него.
— Скажи мне что такое?
Для Кадмуса нет ничего необычного в том, что он смотрит мне прямо в глаза, когда говорит то, что, как он знает, может причинить мне боль. Временами я задавалась вопросом, нравится ли ему наблюдать, как такие новости влияют на меня, поэтому тот факт, что он даже не может заставить себя встретиться со мной взглядом, заставляет мой пульс учащенно биться от беспокойства.
— Скажи мне что?
Он фыркает, глядя на пустыню, я думаю, везде, где он может избежать моего испытующего взгляда.
— Было время, когда мутации были заперты вместе. Мужчины даже с самыми незначительными уродствами, отброшенные как неудачные эксперименты. Эрикссон начал кое-что замечать в них. Там, где мутации убивали и поглощали других мужчин, они были особенно садистичны по отношению к другим Альфам. Те, которые все еще казались людьми.
Картина, которую он рисует в моей голове о бедных людях, которых отправляют в загон с мутациями, оставляет пульсирующую боль в моей груди.
— Если ты когда-нибудь наблюдала за некоторыми животными в дикой природе, то видела, как они иногда играют с добычей. Сохраняя ей жизнь. Получая от этого некоторое удовольствие.
— Что ты хочешь сказать, Кадмус? Просто скажи это.
