Вспоминался суп этот проклятый, зажаренный красным луком, ночи их — нежные, упорядоченные уже какие-то (в хорошем смысле). И смех, и игры втроем с Янкой, и разговоры… он же живой тогда был, собой был! Не корчил из себя интеллектуального высокомерного мачо, четко контролировал жизнь свою и семьи. А сейчас будто развалина, руина…
Известие о смерти Лены даже не раздавило — расплющило его. Почему-то он ни минуты не сомневался, что это правда — слишком… однозначно звучал голос того мужика из трубки. Муж? Скорее всего… А что он вообще знал о Лене? Да ничего! Демонстрировал свою эрудицию и отслеживал ее у нее… тешил тщеславие и эстетствовал…
А кто ее муж, чем он занимается? Даже как зовут не знал и почему у них такие странные отношения.
Сам факт смерти Лены воспринимался неоднозначно. Вернее, он не воспринимался, как факт. Скорее всего, причиной был шок, потому что стоило только мысленно вернуться к этой теме и мысли сразу же начинали течь лениво и отстраненно. А еще — практично. Инкриминировать ему доведение до самоубийства никто не смог бы даже при очень большом желании. Он обставлялся уже неосознанно, просто в силу профессионализма и опыта, потому и последнюю встречу назначил в людном месте и постарался провести ее максимально деликатно — с цветами, в спокойной обстановке и беседуя ровно и доброжелательно.
Понять ее поступок даже не пытался — слишком плохо знал ее. К тому же сейчас у него уже были причины подозревать ее в некоторой неадекватности — когда настолько кардинально сбиты понятия «хорошо» и «плохо», «правильно» и «неприемлемо», это о чем-то говорит. И еще это ее неестественное спокойствие… оно должно было насторожить его тогда. Если бы он беспокоился о ней.
Так что по этому поводу он не заморачивался. Тогда почему так среагировал? Почему-то он связывал два эти события — известие о смерти Лены и свою болезнь.
После двухдневного обследования лечащий врач развел руками и предположил мощную аллергию на какой-то пищевой продукт — следов инфекции не обнаружили. Шок, стресс? «А что…? Вполне возможно — наш организм иногда реагирует на такие вещи непредсказуемо».
В курортный период, как правило, инфекция возникала вспышками — очагами, редко — эпизодами. Иногда инфекционное отделение бывало переполнено. Сейчас же было затишье, проблемы мест не существовало, и врач отказался выписывать Вадима до полного исчезновения симптомов. Назначил дообследование…
Пятого дня после обеда Вадим вернулся в свой номер и отпустил Ленку, прилично заплатив ей за работу. Она и правда хорошо справилась — Янка загорела, даже казалось — слегка поправилась, а еще она «зарычала».
— Это наш Вовка занимается с логопедом, — рассказывала Вадиму молоденькая няня, — осенью в школу, а он не выговаривал. Ну, а сейчас р-рычит изо всех сил, ну и ваша тоже стала. Это же хорошо?
— Очень, — согласился с ней Вадим.
Он знал, что всю эту неделю Ксюша напряженно работала — не раз наблюдал это, когда она брала работу на дом. И хотя бы часов до пяти-шести вечера не стал ей звонить — не хотел отвлекать, мало ли… По себе знал, насколько внимательным нужно быть, имея дело с цифрами.
А вечером позвонил, чтобы предъявить, наконец, ей Янку. Предъявил… От того, как после имени “Лена” буквально зазвенела тишина в трубке, его бросило в холодный пот. Показалось — речь сейчас шла о той Лене — покойной. Отчетливо осозналось вдруг и это — наконец-то… вдобавок.
Почему у нее такая реакция на это имя — холодел он. Ведь не могла же она знать о той Лене? И — паника! Из-за окончательного принятия для себя смерти Лены или оттого, что Ксюша могла знать? И — животный какой-то ужас, потому что перед глазами сразу — гроб, стылая земля комьями и то, что он чувствовал маленьким, когда хоронили деда — растерянность, неприкаянность, непонимание… Лену мертвой и в гробу представить он не мог. Может, поэтому виделись дедовы похороны?
Но у него была Ксюша — живая, его… и нужно было срочно объяснить, доказать ей, что она надумала себе что-то не то! Поверит ли еще она после почти недельного вранья из больницы?
А она не брала трубку! И он стал злиться — на нее уже. За то, что не права сейчас, что совершенно беспочвенно надумала себе всякие глупости, что подозревает его черти в чем — на пустом месте! Всего лишь из-за одного слова, что брякнула Янка. И вызверился на нее, когда позвонила сама:
— Трубку бери, когда звоню! Не хочу, чтобы ты неправильно поняла Янкины слова. Я немного приболел, поэтому взял ей…
Ксюша совсем не желала слушать его — кричала, злилась, обвиняла… И он тоже рычал, пытаясь вставить хоть слово, потом пытался воздействовать на нее убеждением. Он совершенно не узнавал свою уравновешенную, позитивную жену. А потом прозвучало это — «я уйду, мы с Янкой уйдем, радуйся! И не нужно прятаться в ванной с телефоном, да?!»
Да… Он понял, что сейчас настал момент истины. Теперь только правда, но без подробностей, иначе потеряно будет все. А у него, собственно, кроме Ксюши и Янки ничего и не было. Просто мелькнуло что-то мимолетное и незначительное, как оказалось сейчас… пахнуло духами и исчезло навсегда. Черствость, бездушие, бессердечность? Да пусть! Перед собой не имело смысла лицемерить — смерть Лены потрясла его, но он не страдал по этой женщине — уже оставил позади, отдалился, мысленно дистанцировался еще тогда. И сердце его всегда оставалось в семье, просто он отвлекся… ошибся. Право на одну ошибку — единственную, есть у каждого. А других не будет.
Он успокоил испуганно хныкающую Янку, и она попросилась на горшок, даже сама притащила его в комнату. Пока сидела на нем, сидел и он рядом — ждал и думал о своем. Очнулся, услышав тяжелый вздох и укоризненный голосок дочки:
— Басюю р-работу деию.
— Да… молодец, — отстраненно похвалил он.
— Кизи! Маинькая моя, беннинькая!
— Зачем, Яна?
— Мама так, — грустно ответила маленькая и бедненькая, поднимаясь с горшка.
— Ты не бедненькая, Ясенька, — дрожали губы, нужные слова подбирались с трудом: — Ты старательная и добросовестная, и… — заглянул он в горшок, — очень хорошо сделала свою большую работу. Молодец.
Отвернулся и почему-то заплакал. Именно сейчас, с дочкиным горшком в руках, по пути в санузел. Нужно было как-то спасать вот это все — любыми средствами, всеми силами.
И вдруг в голову пришла мысль — снять дочку на фото вместе с Ленкой и показать потом Ксюше. Она сразу поймет, что была неправа хотя бы в этом. А о ванной… и обо всем остальном он расскажет ей, как есть и пусть тогда судит. Что легко простит, уже не был уверен. Ту Ксюшу — из телефона, он не знал и на что она способна, получается — тоже. Но он очень сильно постарается и к чертям гордость и гонор! На колени встанет и вымолит себе прощение. Она не права — он не перешагнул черту… или она говорила иначе — через нее…?
Постучав в дверь частного кирпичного дома, он поздоровался с приятной пожилой женщиной и попросил позвать Лену. Объяснил, что звонил перед этим, предупредил и она должна ждать их. Женщина опустила взгляд и просияла:
