— Немедленно?.. Да… Иду…
Он прошел в стеклянную дверь, разделяющую два мира, встретил по дороге нескольких адвокатов в черных мантиях, заметил перед дверьми без табличек сидящих между конвоирами людей, которых арестовывал несколько недель или месяцев назад. Некоторые радовались тому, что видели его, и здоровались почти фамильярно.
— Прошу секунду подождать. Господин прокурор вас сейчас примет.
Он чувствовал примерно то же, что школьник перед дверью кабинета директора.
— Входите, Мегрэ. Вы хотели меня видеть? Но ведь не произошло ничего нового?..
— Я хотел рассказать вам один случай. Это почти вопрос нравственного выбора…
Он изложил дело очень плохо, еще хуже, чем директору уголовной полиции.
— Если я правильно понимаю, у вас сложилось впечатление, что в ближайшее время произойдет несчастный случай или даже убийство?
— Примерно так.
— Но это впечатление не основывается ни на чем конкретном, если не считать путаных откровений мужчины и объяснений, данных вам чуть позже его женой? Скажите, Мегрэ, сколько психов, полупсихов, маньяков или просто чудиков вы видите каждый год в вашем кабинете?
— Несколько сотен…
— А я здесь получаю тысячи писем от этих людей.
Прокурор молча смотрел на него, как будто сказал все, что хотел.
— Но мне хотелось бы провести расследование, — робко пробормотал комиссар.
— Какое расследование? Будем точны. Опрашивать соседей, сослуживцев, свояченицу, продавцов и кого там еще? Во-первых, я не представляю себе, куда это приведет. Во-вторых, если эти Мартоны люди скандальные, у них полное право строчить жалобы…
— Знаю…
— Что же касается принудительного привода обоих на стационарную психиатрическую экспертизу, мы не имеем на это юридического права, пока не получим официального заявления от одного из них. Да и то!..
— А если будет совершено преступление?
Короткое молчание. Легкое пожимание плечами.
— Конечно, это будет печально, но мы ничего не можем сделать. Если не считать того, что в данном случае не придется далеко искать виновного.
— Но вы все-таки позволите установить за ними наблюдение?
— При условии, что оно, во-первых, будет достаточно незаметным. Во-вторых, вы не выделите для него тех инспекторов, которые ведут другие дела…
— Сейчас период затишья…
— Эти периоды никогда не бывают продолжительными. Если хотите знать мое мнение — у вас чересчур щепетильная совесть. На вашем месте, Мегрэ, я бросил бы эту историю. Еще раз повторю: на данном этапе у нас нет ни права, ни возможностей вмешиваться.
Уверен, таких семейных историй о подозревающих друг друга муже и жене вокруг тысячи…
— Да, но ни те мужья, ни те жены не обращаются ко мне.
— А они действительно обратились к вам?
Ему пришлось признать, что нет. Мартон его ни о чем не просил, да и мадам Мартон в конечном счете тоже. Сестра Дженни тем более.
— Простите, что не задерживаю вас. Меня ждут шесть человек, а в одиннадцать часов встреча в министерстве.
— Извините за беспокойство.
Мегрэ был недоволен собой. Ему казалось, что он плохо защищал свое дело. Может быть, не надо было ему вчера читать тот труд по психиатрии?
Когда комиссар был уже у порога, прокурор его окликнул, и тон его голоса был не таким, как минуту назад, он стал холоднее, как при произнесении одной из его знаменитых обвинительных речей в суде:
— Само собой разумеется, я не стану вас прикрывать, ибо запретил вам заниматься этим делом до появления в нем новых обстоятельств.
— Конечно, господин прокурор.
В коридоре Мегрэ, понурив голову, пробормотал:
— Новых обстоятельств… новых обстоятельств…
Кто же станет новым обстоятельством, то есть жертвой? Он или она?
Комиссар так резко хлопнул стеклянной дверью, что чуть не расколотил ее.
Глава 4Ресторан на улице Кокийер
Это был не первый и наверняка не последний раз, когда Мегрэ в ярости уходил из прокуратуры, его ссоры с некоторыми следователями, в частности с Комельо, который уже более двадцати лет был почти что его личным врагом, стали на набережной Орфевр почти легендарными.
Будучи спокоен, Мегрэ воспринимал трагически антагонизм, противопоставляющий друг другу две структуры: прокуратуру и полицию. И по ту, и по эту сторону стеклянной двери каждый — или почти каждый — добросовестно делал свое дело. Из одних рук в другие переходили одни и те же люди: мошенники, убийцы, подозреваемые и свидетели.
Разногласия и конфликты порождались разными точками зрения на один и тот же предмет. И не вытекало ли различие из самих принципов комплектования этих двух структур? Сотрудники прокуратуры: прокуроры, их заместители, следователи — почти без исключений происходили из средних, а то и высших слоев общества, из буржуазии. Они получали чисто теоретическое образование и практически не вступали в контакт — кроме как в своих кабинетах — с теми, кого должны были преследовать именем закона.
Отсюда у них было почти генетическое непонимание некоторых проблем, раздражающее поведение в некоторых случаях, которые оперативники уголовной полиции, жившие в перманентной и почти физической близости к преступному миру, чувствовали инстинктивно.
Также со стороны Дворца правосудия исходило и определенное лицемерие. Несмотря на внешнюю независимость, о которой много говорили, там больше чем где бы то ни было боялись увидеть нахмуренные брови министра, или, если дело вызывало громкий резонанс в обществе, они наседали на полицию, которая никогда не работала достаточно быстро.
Но как только газеты принимались критиковать методы полицейской работы, сотрудники прокуратуры спешили повозмущаться вместе с ними.
Комиссар не без причины отправился на прием к прокурору. Как это периодически случается, пресса опять взялась за полицию. Недавно, к счастью не по вине уголовной полиции, а Сюрте[2], расположенной на улице Соссе, произошел инцидент, повлекший за собой запрос депутатов нижней палаты.
В ночном кабаре сынок одного депутата сильно ударил инспектора полиции, который утверждал, что несколько дней следил за ним. Последовала всеобщая драка. Дело не смогли замять, и Сюрте была вынуждена признать, что проводила расследование в отношении молодого человека, подозревавшегося не только в употреблении героина, но и в вербовке новых клиентов для наркоторговцев.
