месяца, – сказала она, допивая свое вино. – Важно то, что последние десять лет я жила так, как хотела».
Ее слова преследуют меня и день спустя. Солнечный свет пробивается сквозь облака, заставляя отдельные части деревни светиться.
«Сегодня, – сказала она, когда мы расставались, – я – свой самый лучший друг».
«Вопрос стал вашей желтой стрелкой», – сказал я. Это так обрадовало ее, что она крепко обняла меня.
Я разминаю шею, надеваю рюкзак, затягиваю лямки. Впереди тропа резко взбирается на холм, где на гребне возвышается ряд высоких белых ветряных мельниц. Лопасти медленно вращаются. Я чувствую себя Дон Кихотом, только без Санчо, лошади и копья.
Поднимается ветерок, ерошит мои волосы. Cafuné [26] – еще одно слово, которому научила меня Розанджела, – по-бразильски означает нежно проводить пальцами по чьим-то волосам. «Cafuné», – говорю я ветру и знаю, о ком я думаю. Мне нужно сделать телефонный звонок.
День пятый
В городе Логроньо я нахожу телефонную будку и протискиваюсь в нее со своим рюкзаком через складную стеклянную дверь. Уже середина дня, и туманные белые облака скрывают солнце. Сью сейчас, должно быть, спит, но я хочу сказать ей, что возвращаюсь, что я настоящий паломник. Это рассмешит ее.
Я набираю цифры. Щелчок, серия звуковых сигналов, пауза, затем раздается телефонный гудок. Один гудок. Два гудка. Три. На меня внезапно нахлынули воспоминания и чувства: как она спала рядом со мной, прижав руки к лицу, тихо дыша. Иногда я просыпался и обнаруживал, что она наблюдает за мной. Она улыбалась и говорила: «Ты спишь так тихо, как младенец», а потом нежно целовала мой лоб, мои скулы, мои глаза, мои губы. Закончив, она прижималась ко мне и клала голову мне на грудь. Я крепко обнимал ее, и мы засыпали.
Saudade. Она берет трубку после пятого гудка.
«Привет, это я».
После стольких месяцев это мое монументальное приветствие. Наступает неловкий момент молчания.
«О, привет. Где ты?»
«В Испании. Я совершаю паломничество».
На заднем плане, из приемника, по кабелям, проложенным глубоко под Атлантикой, по телефонным линиям, змеящимся под улицами Манхэттена, доносится приглушенный мужской голос. Кровать скрипит. Он кутается в пуховое одеяло, которое всего несколько месяцев назад касалось моей кожи. Она знает, что я его слышал. Тишина.
«Подожди», – говорит она почти шепотом.
Ноги шаркают по голому полу. Дверь со скрипом открывается, затем закрывается. Я вижу, как она хватает телефон, проходит через гостиную, садится на диван, откидывает голову на подушку, убирает волосы с лица. Это легко себе представить. Мы прожили вместе один месяц, встречались – пять. «Мы друзья, – говорил я. – Близкие друзья. Больше, чем друзья». «Тебе повезло, что ты такой красавчик, – отвечала она, – иначе это ни за что не сошло бы тебе с рук». Я скучаю по ее смеху. Я так много всего могу себе представить. Что могло бы случиться, если бы я вернулся домой прямо с Ганга? В дом, наш дом. Или это теперь ее и как-там-его-зовут дом? Может быть, у меня больше нет дома. У меня пересыхает во рту.
«Ты в порядке?» – снова ее голос.
«Я не знаю».
Она делает паузу, затем глубоко вздыхает: «Ладно. Ты должен знать».
«Знать что?» – говорю я громким голосом.
«Прекрати. Даже не начинай. Ты бросил меня».
Правда – это пощечина.
«Черт».
«Ты исчез».
«Я прошел через многое и я бы не стал втягивать в это ни тебя, ни кого-либо еще».
«В этом-то и проблема, Амит».
Когда она это произносит, ее голос звучит печально и покорно. Каким же я был идиотом, пытаясь думать за нее, когда даже сам не знал, чего хочу. Мне хочется биться головой о стекло.
«Хорошо, что ты позвонил, – говорит она. – Мне нужно кое-что сказать тебе».
Я качаю головой. Мне трудно говорить.
«За три месяца ты позвонил один раз, Амит. И только для того, чтобы сказать, что ты не вернешься еще какое-то время. Я повесила трубку и спросила себя: “Что со мной не так? Почему он не возвращается ко мне? Или не попросит меня приехать к нему?” Я бы так и сделала, ты же знаешь. Дурачок. И я спрашивала себя до тех пор, пока что-то внутри меня не сломалось. Сломалось, Амит. Окончательно».
«О боже, – вырывается у меня. – Прости».
«Я сломалась, Амит. Я достигла дна, и это было лучшее, что когда-либо случалось со мной. Знаешь почему? Потому что я забыла о своей собственной ценности».
Она молчит, давая мне возможность осознать это. Затем ее голос понижается.
«Ты остаешься самим собой. Это не имеет ко мне никакого отношения. К тому, кем я была для тебя. Никем. А потом я встретила Пола. Он стал для меня тем, кем ты отказался становиться. Я люблю тебя, но ты…»
«Прости».
«Послушай», – говорит она, шмыгая носом. Вот тогда-то я и замечаю, что мои щеки намокли.
«Мне очень жаль», – говорю я.
«Послушай».
«Прости», – я практически рыдаю.
«Послушай меня».
Я беру себя в руки. Я просто говорю себе: стоп. «Ладно».
Ее голос снова смягчается:
«Хочешь знать, что хорошего в том, чтобы достичь дна?»
«Скажи мне».
«Есть только один способ подняться оттуда».
«Через люк?»
Она вздыхает: «Ох, Амит, вечно ты со своими шутками».
Я думал, что ей это во мне нравится.
«Оттуда дорога только наверх, – говорит она. – Ты можешь взлететь, как феникс. Но ты должен этого захотеть».
Что, если бы я вернулся домой? Что, если бы я просто позвонил и все ей рассказал?
«Я стала лучше, стала сильнее. Полагаю, благодаря твоему исчезновению».
«Всегда к твоим услугам». Даже сейчас я ничего не могу с собой поделать.
«Остряк».
Я думаю о чем-нибудь еще более язвительном, но одергиваю себя. Мы оба долго молчим.
«Ты никогда не узнаешь, как сильно я беспокоилась о тебе, – тихо говорит она. – Все эти ночи».
В этот момент я вижу, как мимо – словно колода карт – проходят мои бывшие подружки: шлеп-шлеп-шлеп. К тем, кто вытирал об меня ноги, я относился хорошо. С теми, кто был добр со мной, я вел себя как козел. О боже. Поищите слово «идиот» в энциклопедии, и вы найдете рядом с ним мою улыбающуюся физиономию.
«Ты все еще кое-что значишь для меня и всегда будешь значить».
Идиот. Идиот. Идиот. Я чувствую, что меня сейчас вырвет.
«Прости», – повторяю я.
«Все в порядке, – говорит она. – У меня все хорошо. Это все в прошлом».
