с подпоручиком отошли в сторону. Ко мне подбежал Пахом с ведром воды и ковшом в другой руке.
– Сымайте мундир, ваше благородие! – запричитал, ставя его у моих ног. – Умойтесь, а я с мундиром к колодцу сбегаю, пока воду не вычерпали. Постираю, а то глянуть боязно. Даже эполеты кровищей залило. Присохнет – не отчистишь.
Я подчинился. Пахом слил мне на ладони, и я, фыркая, смыл кровь с лица, головы и шеи. Красная вода стекала на зеленую траву. Хорошо, что плотное сукно не пустило кровь к рубашке, и та осталась белой. Запасной-то с собой нет. Утершись поданным денщиком полотенцем, я накинул на плечи поднесенную кем-то из солдат бурку и надел кивер. Пахом, подхватив опустевшее ведро и повесив на руку мундир, убежал с ними к монастырю. Повернувшись к реке, я смотрел, как на обширный пойменный луг вытекают с улиц Малоярославца и в обход его колонны наших войск. Шла пехота, рысью спешила кавалерия, упряжки тянули пушки. Артиллеристы устанавливали их вдоль околицы. Явились – не запылились! Одно хорошо: французы могут побояться наводить переправы в виду такой силы, и до боев на улицах города дело не дойдет. Их не завалят трупами, как в моем времени. Хотя кто знает?
Семен закончил разговаривать с Синицыным и направился ко мне. Подойдя, встал и покрутил головой.
– Ну, ты и ухарь, Платон! С топором на гусар… С чего тебе вздумалось?
– Прорвись французы внутрь каре, порубили бы всех! Нам хотя бы пару пушек… Где, кстати, Кухарев с фон Боком?
– Там! – Спешнев указал на околицу. – Дохтуров с Раевским собрали все орудия вместе. Будут бить по французам, чтобы через реку не лезли.
Словно подтверждая его слова, батареи на околице дружно выпалили. Черные мячики ядер устремились через реку к невидимым мне целям. Луг заволокло пороховым дымом. Началось.
– Ты вот что, – сказал Семен. – Забирай батальон и уводи за город. Паскевич приказал вас сменить. Приводи людей в порядок, а то, в самом деле, выглядят непотребно. Сюда светлейший с армией и штабом прибывают. Увидят – позору не оберешься. Знаешь ведь штабных.
Он хлопнул меня по плечу и направился к лошади. Подобрав перекинутый через ее голову повод, вскочил в седло и ускакал. А я стал распоряжаться. К тому времени, как батальон встал в походные колонны, вернулся Пахом с застиранным мундиром. Сукно его было волглым и холодным. Я надел мундир поверх рубашки и застегнул пуговицы – на теле высохнет. Чай, не баре. Накинул на плечи бурку.
– Батальон, марш!..
Город мы обошли с востока. Улицы Малоярославца были забиты войсками – не пробиться, а вот луг за городом оказался свободным. Наши лошади обнаружились там: мирно щипали осеннюю травку. Ко мне подбежал командовавший коноводами унтер.
– Ваше благородие! Исполняем приказание. Кони и люди – все на месте.
– Что лошади не расседланы? – спросил я.
– Ждали: вдруг понадобятся, – смутился он. – Только подпруги ослабили.
– Расседлать! – велел я. – Напоить и накормить. И пусть каждый егерь обиходит своего коня. Лошадьми убитых и раненых займитесь сами.
– И много таких? – спросил унтер.
– Двадцать семь, – вздохнул я.
– Слава тебе, Пресвятая Богородица! – перекрестился унтер. – Мы тут, стрельбу слыша, гадали: вернется ли кто? Зело крепко палили. А все тута.
Можно считать и так. Унтер убежал, ко мне подошел Синицын.
– Тут в овине соломы немного нашлось, – сказал, указав на недалекий сарай. – Отдохните, Платон Сергеевич! За людьми сам пригляжу.
Я ощутил, как скользят вниз тяжелые веки. Синицын прав: что-то я вымотался. Бессонная ночь, бой…
– Спасибо, Антип Потапович, – кивнул я. – В самом деле. Люди пусть тоже отдыхают. Часовых только выставьте.
Сопровождаемый Пахомом, я добрел до сарая, где, расстелив бурку на охапке соломы, повалился на нее и укрылся полой. Уснул сразу, несмотря на недалекий грохот орудий.
Растолкал меня Пахом. Казалось, только смежил веки, как уже трясут.
– Вставайте, ваше благородие, – причитал денщик. – Вечереет уже. Вам поесть надо.
Я сел на расстеленной бурке и осмотрелся. За растворенными воротами овина серел полумрак. Сколько я спал? Часов пять. Точней не скажу – забыл глянуть на часы. Тихо, не стреляют. То ли французы не решились атаковать, то ли их отбили. Малоярославец наш. Будь иначе, меня подняли бы раньше.
Я встал и вышел наружу. На лугу возле овина горели костры – много. В их свете мелькали тени, и доносился шум, который производит большое число людей. Понятно: на лугу не только мы.
– Армия подошла, – подтвердил Пахом. – Кто-то возле нас встал, а так все там, – указал он на юг.
Я повернул голову. Окружавшие Малоярославец холмы все были в желтых точках костров – как будто кто-то разбросал горящие свечи.
– Идемте, ваше благородие, – позвал Пахом.
Мы подошли к костру. Я сел на притащенный кем-то чурбак. Денщик подал мне котелок и ложку. Я зачерпнул горячее варево и поднес к глазам. Щи?
– Так, точно ваше благородие! – подтвердил Пахом.
– Капусту где взяли?
– У местных обывателей. Не подумайте, ваше благородие, – заторопился денщик. – Все по чести. На трофеи сменяли. За топор хранцузский целый воз насыпали.
Я бросил ложку в рот, прожевал. Вкусно! Но…
– Это не конина.
– Поросенка у обывателей купили, – подтвердил Пахом. – Их благородие поручик Синицын велели. Надо, говорит, нашего капитана как след накормить. Не будь его, легли бы на лугу. Офицеры денег собрали. Поросенок – сеголеток, пуда четыре был. Всем хватило: офицерам, унтерам, даже егерям перепало. Новобранцы конину ели, но она тоже мясо. Животы набили, аж трещат.
Слушая его, я работал ложкой, заедая горячие щи хлебом – слегка черствым, но все равно вкусным. Кстати, знаете, как здесь готовят щи, по-армейски «приварок»? Сначала в котел бросают предварительно взвешенные большие куски мяса. Когда сварятся, достают и снова взвешивают – не сжульничал ли повар? Затем в горячий бульон бросают капусту, картошку или репу и варят до готовности. И только потом в щи закладывают мелко нарезанное мясо. Это варево готовили так же, разве что мясо не взвешивали – в котелке его полно. Вкусно и сытно.
Из темноты шагнул Синицын. Встав, вытянулся.
– Приятного аппетиту, господин капитан!
– Спасибо, Антип Потапович! – поблагодарил я. – Присаживайтесь. Есть будете?
– Благодарю, сыт, – отказался подпоручик, опускаясь на поднесенный Пахомом второй чурбак. Гадом буду – натащили из города. Дрова для костров явно оттуда.
– И меня накормили до отвала, – сказал я, отставляя котелок. Денщик подхватил его и скользнул в темноту. – Как дела в батальоне?
– Люди накормлены и приведены в порядок, – доложил Синицын. – Отдыхают.
– Меня никто не искал?
– Никак нет.
– Французы через реку лезли?
– Побоялись – наши крепко из пушек палили. Кухарев с немцем все заряды расстреляли. К нам вернулись, там стоят, – он указал рукой.
