стайка.
– Ну всё, – подвела итог Аглая. – Прощай, девочка. Скоро у тебя начнётся иная жизнь. Ты заслужила перемены.
– Постойте! – разволновалась Маша. – Можно мне побыть здесь ещё немного? Ну, совсем чуть-чуть. Тут так красиво…
– Увы, нет, – отрезала Аглая. – Время – безжалостная штука. Часы тикают, а нынешней ночью тебе предстоит пройти длинный путь. Ты должна добраться до безопасного места до утра, ведь на рассвете мотыльки исчезнут, и ты останешься без поводырей.
Маша хотела спросить, увидятся ли они снова, но не успела: вокруг всё закружилось – громадный шар луны, созвездия. Звуки музыки унеслись вдаль. А потом пространство словно бы скомкалось, будто лист бумаги.
И Маша оказалась в доме, рядом со столешницей, на которой стояло зеркало. В зазеркалье вместо дымного вихря была темнота.
Чудеса закончились.
Пора собираться в путь.
Послышался сухой шелест. Маша насторожилась, заозиралась. Взгляд остановился на покойнице на кровати. Губы мёртвой старухи шевелились. Мгновение – и из её рта выбрался светящийся мотылёк. За ним протиснулся следующий. Зрелище это было не из приятных, однако Маша не отвела взгляда. Скоро в комнате, шелестя крыльями, летало уже с десяток мотыльков. Стайка метнулась к потолку, к стенке, к окну, затем суетливым потоком вылетела в гостиную. Маша отправилась следом. Она увидела, что мотыльки устремились к выходу. Один за другим они уселись на дверь и застыли, очевидно, в ожидании, что их выпустят.
Выпускать поводырей Маша пока не спешила. Стараясь больше не подпускать печальные мысли, она положила в холщовую сумку пакеты с сухарями, тыквенными семечками и сушёными яблоками. Хотелось взять побольше продуктов, но Маша благоразумно от этого воздержалась – тяжело нести будет, а как сказала Аглая, путь предстоял неблизкий.
Как ни старалась, а грусть всё же усиливалась с каждой минутой. Тяжело было покидать дом. Даже комок к горлу подкатил. Маша то и дело вздыхала, вспоминая, как обнаружила кучу припасов на кухне и в погребе, как ела варенье, как любовалась картинками в книгах. Здесь она испытала радость, почувствовала, что такое свобода, самостоятельность. А теперь этот коротенький отрезок жизни закончился. Впереди ждала пугающая неизвестность и какой-то таинственный «он», о котором упоминала Аглая.
Маша прошла в спальню. Чуть поколебавшись, взяла зеркало и швырнула его об стенку. Отражая лунный свет, осколки со звоном посыпались на пол. Была загадочная вещица, и нету. Жалко. Но что поделать, указания Аглаи нужно выполнять.
А значит, настал черёд сделать следующий шаг.
Вытащив объёмную стеклянную бутыль из-под кровати, Маша проследовала к входной двери, где её дожидались сумка с припасами и мотыльки. У порога замялась, стушевалась. Нужно было что-то сказать на прощание – дому, покойной хозяйке, – но в голову ничего не приходило. Да и чувствовала: если сейчас хоть слово произнести, слёзы из глаз хлынут. Пускай уж прощание будет молчаливым.
Тяжело вздохнув, Маша приоткрыла дверь. Мотыльки тут же сорвались с места, выпорхнули наружу и собрались стайкой у подножья крыльца. Маша решительно разбила бутыль об пол: бах! Воздух в доме сразу же наполнился густой вонью. Это был запах разлагающейся плоти – мощный, невыносимый. Охнув, Маша схватила сумку, выскочила на крыльцо и поспешно закрыла за собой дверь. Сделала глубокий вдох. Свежий воздух. После той вони он казался чудом.
Ну а теперь – в путь.
«Нужно верить в хорошее», – мысленно произнесла Маша, вспомнив поучения Аглаи. И спустилась с крыльца. Мотыльки, описав в воздухе круг, полетели к калитке.
Тёплый весенний вечер незаметно подбирался к границе ночи. Полная яркая луна забралась уже высоко на небосводе. Сияли звёзды. Со стороны деревни доносился обрывистый хриплый голос – какой-то пьяный мужик горланил песню про Костю моряка.
Снова ощущая себя беглянкой, Маша быстро шагала за мотыльками. Она не оглядывалась – почему-то у неё была уверенность, что оглядываться нельзя. Вот вбила себе в голову, и всё тут. Да и на что там глядеть, кроме дома Аглаи? На деревню, где давно поселилось зло и равнодушие?
Какое-то время мотыльки летели вдоль опушки, а потом, озарив своим сиянием малоприметную тропку, ринулись в пределы леса. Стиснув зубы, Маша заставила себя двинуться следом. Чтобы хоть немного заглушить страх, она мысленно повторяла: «Лес не обидит меня! Звери не тронут! Луна любит меня. Луна меня любит!»
Глава четвёртая
Ей мерещилось, что за деревьями кто-то скрывается. И этот «кто-то» преследует, наблюдает. Ночной лес не был безмолвным – то дерево скрипнет, то шорох послышится. Лунный свет с трудом пробивался сквозь кроны, однако его было достаточно, чтобы Маша различала тропку.
Она шагала быстро, стараясь не отставать от мотыльков-поводырей. От каждого звука у неё замирало сердце, и иногда ей казалось, что деревья тянут к ней мохнатые лапы-ветви, пытаясь схватить, утащить в мрачные чащобы. В такие моменты она принималась мысленно кричать: «Лес не обидит меня! Не обидит!..» Это немного успокаивало. Временно.
Идти было нелегко. В босые ступни врезались выступающие из земли корни, обломки веток. Непривыкшие к долгой ходьбе ноги требовали отдыха. Маша завидовала неутомимости мотыльков – те порхали над тропкой, словно частички неиссякаемой энергии.
Заухал филин. Ветерок зашелестел листвой.
Чтобы взбодрить себя, Маша принялась думать о том, что каждый шаг отдаляет её от Грыжи, от поганой деревни. Всё злое осталось далеко позади. «Осталось ли? А может, идёт по пятам?» – встревал подлый внутренний голосок. Маша старательно, но безнадёжно пыталась его заглушить – и без него тошно. Так и шагала в полном смятении.
Тропинка исчезла. Путь стал совсем трудным. Приходилось пробираться через густые кустарники, огибать овраги и поваленные деревья. Мышцы ног ныли, руки избороздили ссадины. На фоне страха начала пробиваться обида: да когда уж эти мотыльки приведут в обещанное Аглаей безопасное место? Маше казалось, что она продирается через лес целую вечность, что ночь эта заколдованная, бесконечная. Обида вызвала бунтарскую мысль: сесть под деревом и не вставать. И будь что будет. А мотыльки пускай себе летят куда хотят. Ну, в самом деле, сколько можно топать? Сумка с припасами уже казалась невероятно тяжёлой, а ноги словно бы к земле прилипали – не хотели шагать и всё тут. Приходилось заставлять их. Да и себя тоже.
Но вот ночная влажная духота сменилась утренней свежестью. Сияние луны померкло, лес погрузился в предрассветные сумерки. Над землёй, цепляясь за коряги и кустарник, поползли серые клочья тумана. И без того насыщенные запахи, обострились – ароматы трав, смолы.
Мотыльки полетели быстрее, и Маша была вынуждена прибавить шаг. Она почти бежала – на пределе, уговаривая себя не сдаваться. «Ещё немного,
