протиснулся в дверь матрос с тюфяками. Осторожно внесли двух раненых и обожженного кочегара. Последним вошел в салон третий штурман. Он бережно, как ребенка, нес неестественно толстую, забинтованную руку.
- Стели два тюфяка на пол, - распоряжался Корней Савельич. - Клади людей.
- А если на скамьях? - спросил помогавший ему матрос.
- Узки скамьи, - ответил Корней Савельич. - На полу спокойнее будет.
И придержал дверь, пропуская еще двух матросов с тюфяками.
- Куда их столько? - Иван Кузьмич кивком показал на груду тюфяков.
- В каютах, под полубаком, уже иней на иллюминаторах, - ответил Корней Савельич. - Придется людям располагаться здесь, по очереди, что ли. Да и… - он понизил голос, чтобы слышал его один капитан, - не весело сейчас забиваться по каютам. На людях легче.
- Пожалуй, - согласился Иван Кузьмич.
Освещенный двумя свечами салон казался тесным и работающие в нем люди - неповоротливыми. Они все время что-то теряли, искали, мешали друг другу.
- Зажги еще свечу, - сказал Корней Савельич Глаше.
- Третью?
- Да.
- Ой, беда, беда! - Повариха растерянно оглянулась. - Не знаю, куда свечи-то сунула. Вот дура-то я беспамятная!
- Найди и зажги, - строго повторил Корией Савельич.
Глаша скрылась в темном камбузе, отделенном от салона легкой дощатой перегородкой. Загремела посуда. Послышались вздохи, жалобное причитание.
Третьей свечи Глаша так и не нашла. В приметы она, конечно, не верила. Но на всякий случай… Зачем испытывать судьбу? В такое время!
ПОСЛЕ ВЗРЫВА
Темень укрыла подбитую “Ялту”. Прижатая тяжелой свинцово-сизой тучей, светлая полоска над горизонтом тускнела. О работах на палубе нечего было и думать. Только ручные помпы однообразно чавкали, откачивая воду из машинного отделения. Нарушали мертвую тишину шаги вахтенных да мерный всплеск волн у бортов.
Шумно было лишь в машинном отделении. Огромное помещение освещала горящая на стальных переходах промасленная пакля. Багровые отсветы метались по потолку, вспыхивали на истертых ногами до блеска металлических трапах, отражались в прибывающей воде. Едкий запах горелого масла и щелочи от разряженных огнетушителей щипал глаза и горло, мешал дышать.
Матросы, стоя по колено в ледяной воде, загоняли деревянные пробки в мелкие пробоины. Второй механик с Пашей и Оськой силились ввести заостренный конец кола в большую пробоину. Тугая струя била из нее с огромной силой, отбрасывала кол в сторону.
- Дай-ка я вперед стану.
Оська поменялся местами с механиком, встал первым и, жмурясь от бьющих в лицо брызг, подвел острие кола по борту к краю пробоины.
- Товсь! - Он набрал полную грудь воздуха и хрипло крикнул: - Р-разом!
Три сильных тела навалились на кол. Острый конец его врезался в край тугой струи, сплющил ее, раздавил на десятки плоских плотных струек.
- Еще, еще! - Оська напрягся так, что в пояснице хрустнуло. - Чуто-ок!
Скользя сапогами по металлическому настилу, Оська всем телом навалился на кол. Мелкие струйки били в плечи, грудь, секли разгоряченное лицо, слепили…
Позади глухо бухнула кувалда. Оська не слышал удара, а почувствовал его грудью, руками, всем телом, словно сросшимся с мокрым колом.
- Смелее бей! - прохрипел он.
Еще удар, отдавшийся по всему телу. Еще. Кол входил в пробоину все глубже. Рваные края ее врезались в древесину, отдирая мелкие щепки и вьющуюся стружку.
Кол плотно сидел в пробоине. Оставалось закрепить его и законопатить последние щели.
Оська выпрямился. Сердце стучало часто и сильно. Мощные толчки его отдавались в голове тягучим, непрерывным трезвоном.
Рядом матросы крепили пластырь из тюфяка, закрывавший несколько мелких пробоин. Прижали его снаружи дощатым щитом. Между ним и стальной опорой забили толстую доску, намертво прихватившую пластырь.
- Пробоины выше ватерлинии заделаем завтра, - послышался голос старшего механика Кочемасова. - А сейчас… всем, кроме вахтенных, обсушиться, отдохнуть. Вторая вахта остается в машинном. Следите за пробоинами, швами обшивки. Чуть увидите протечку - будите меня. Случится что посерьезнее - бейте водяную тревогу.
Оська тронул Пашу за плечо и сказал:
- Пошли.
Они с трудом втиснулись в переполненный салон и стали в недоумении.
Как и предвидел Корней Савельич, в салоне, освещенном робкими огоньками двух свечей, сбилась почти вся команда. Многие матросы были мокры. Но пробираться в темноте по палубе, а затем искать ощупью одежду и переодеваться в каюте не было сил. И они жались к камельку, излучающему тепло; сбивались вокруг него все плотнее.
Чад от жарящейся на сковородке рыбы смешался с едким дымом махорки, тяжелым запахом спецодежды и рыбацких сапог. Зато было тепло. Тепло и тесно. Невообразимо тесно. Салон походил на бесплацкартный вагон, где никто толком не поймет, как расположиться на ночь.
Иван Кузьмич стоял у дверей, не зная, как держаться в чадном, переполненном людьми салоне. Хотелось ободрить матросов, поощрить отличившихся…
- Пропусти, - шепнули рядом. - Капитан!
- Проходите, Иван Кузьмич, - обернулся к нему боцман. - Проходите в капитанскую каюту.
Матвеичев улыбнулся и черной от копоти рукой показал на стол в глубине салона. Обычно там сидел капитан и командный состав траулера. За столом на скамье виднелся скатанный тюфяк.
- Правильно сделал, - одобрил боцмана Иван Кузьмич. - Отдыхать будем по очереди с первым помощником.
- Некогда спать, - ответил сидевший возле раненых Корней Савельич. - Тут зазевайся немного, и кто-нибудь свалится на них или наступит.
- Будете спать, - твердо сказал Иван Кузьмич. - Не захотите по-хорошему - прикажу. Отдых входит в круг обязанностей моряка.
- Есть, - хмуро буркнул помполит, рассудив, что командир должен показывать подчиненным пример дисциплинированности.
Иван Кузьмич пробрался на привычное место за столом и стал наводить порядок. Прежде всего он установил очередь на отдых. Для женщин выделил отдельный уголок - камбуз. Но как победить темноту?
Со всех сторон слышались голоса, призывающие к осторожности. Толчея в салоне не уменьшалась. Стоило одному направиться к двери, как толчки, передаваясь от соседа к соседу, волной шли во все концы помещения.
Анциферов вызвал из салона двух крепких матросов. Втроем они спустили из радиорубки тяжелый аккумулятор. От него провели три маленькие лампочки. Первую повесили у камелька - поварихе, вторую возле раненых и последнюю над столом командного состава.
Со светом в салоне сразу стало просторнее. Будто стены раздвинулись. Матросы устраивались на ночь: на скамьях, на полу, даже на столах. Были и такие, что заснули сидя. Усталость оказалась сильнее тревоги, неизвестности. Скоро все притихло. Слышалось лишь шипение сковородки на камельке.
Последним заснул
