успеха или провала предприятия, приведшего автора на Русь, личностных качеств — природных дарований и психологического типа (контактности, наблюдательности) и образования их сочинения отличались по степени субъективности, иногда доходившей до откровенной предвзятости в оценках русской жизни. Записки по преимуществу были предназначены для государей, отправивших их с дипломатической миссией на Русь, а посему не всегда оказывались доступными для рядовой массы читателей. Так, лишь почти столетие спустя оказалось востребованным сочинение Франческо да Колло, имперского посла, ведшего переговоры о мире между великим князем литовским и королем польским Сигизмундом I Августом в 1519 г. Оно увидело свет в совершенно иную эпоху — в начале XVII в., когда Российское царство заняло значительное место в европейской мировой политике. Удачнее сложилась судьба записок другого имперского посла — Сигизмунда Герберштейна, дважды побывавшего на Руси — в 1517 и 1526 гг. Его капитальный труд “Записки о Московии” увидел свет в Вене в 1549 г. и при жизни автора выдержал несколько изданий. Задачу знакомства Европы с Россией его фундаментальное описание “Московии” вполне выполнило, надолго оставшись главным источником сведений о самом восточном государстве Европы. Предшествующие ему издания записок итальянцев и записи рассказов русских послов — Георгия Траханиота 1486 г.[109], Дм. Герасимова и кн. И. И. Засекина Ярославского и дьяка С. Б. Трофимова в 1525 г., выполненные Паоло Джовио и Иоганном Фабри[110], такого широкого резонанса не имели.
С середины же XVI в., со времени Ливонской войны, в которую Россия втянула ряд ведущих стран на европейском континенте, надобности в подобных сочинениях больше не было, хотя степень информированности о Руси и России даже в среде политической элиты, в том числе и дипломатов, направляемых туда, в разных странах очень отличалась. Кроме того, в условиях войны на первый план выходили вопросы, непосредственно связанные с нею. Поэтому записки теряли сходство с описанием земель и народов, приобретая характер памфлетов (наиболее показательны в этом отношении сочинения А. Гваньини и П. Одерборна). Лишь англичане, заинтересованные в упрочении экономических связей с Российским царством, продолжали развивать прежний жанр географо-этнографической литературы[111].
К сожалению, до наших дней не дошли какие-либо свидетельства о том, какие в Дании XVI в. бытовали представления о Русском государстве и народах, его населявших, как широко были распространены сведения о России. Тем не менее можно предположить, что Ульфельдту не остались неизвестными впечатления или хотя бы устные воспоминания о поездке в Москву его ближайшего родственника с материнской стороны Эйлера Харденберга, возглавлявшего посольство 1562 г. Харденберг скончался в 1565 г., когда Ульфельдт достиг по крайней мере 30 или 35-летнего возраста.
Избирательная способность восприятия “чужого” определялась и целью написания каждого отдельного сочинения. Чтобы понять причины выборки тех или иных фактов и характер их передачи, нужно иметь ввиду и этот фактор, зачастую вполне субъективный. Это вполне относится и к запискам датского дипломата Якоба Ульфельдта, возглавлявшего посольство короля Дании в Россию в 1578 г.
Русско-датские государственные связи были установлены еще в начале 1490-х гг.[112] Сближение Дании и России объяснялось прежде всего наличием общей норвежско-русской границы (Норвегия тогда находилась под властью датских королей) и враждебными отношениями обоих государств к Швеции.
К концу правления датского короля Кристиана III (1534 — 1559) обострился вопрос, связанный с “больным человеком” XVI в. — Ливонским орденом. Внутренние смуты, вызванные реформацией и бесконечными распрями орденских чинов (епископов, магистра и братьев-рыцарей), дворянства и городов за земли, должности, права и вольности, военная слабость — все это у соседних государств вызывало желание поживиться за счет ослабевшей военно-религиозной организации.
Особенную активность здесь проявляла Россия, стремившаяся к выходу в Балтийское море и установлению торговых и культурных контактов с европейскими странами. Этому препятствовала ее старинная вражда с орденом, почему она и была кровно заинтересована в уничтожении этого государственного образования. Эта заинтересованность нашла отражение в таком сочинении начала XVI в., как “Сказание о князьях владимирских”, где речь шла о мифической генеалогии русских князей, происходивших якобы от римского императора Августа (27 г. до н. э. — 14 г. н. э.) при посредстве Пруса, владевшего Прибалтикой[113]. Опираясь на него и действительный факт временного существования русских владений на этой территории в домонгольское время, русские государи неизменно напоминали орденским властям, что земли, некогда захваченные орденом, являлись их старинной отчиной, которая, как считали в Москве, должна вновь обрести своего законного господина. С такой постановкой вопроса не могли согласиться другие балтийские державы — Великое княжество Литовское и Корона Польская (объединенные личной унией, а в 1569 г. создавшие единое государство — Речь Посполитую), Шведское и Датское королевства. Они также имели свои виды на орденские владения и, как показали дальнейшие события, готовы были реализовать их с оружием в руках.
Притязания Дании на земли Ливонского ордена возникли не в XVI в., а имели за собой давнюю традицию. Как и русские государи, датские короли считали, что ряд областей Ливонии (Северная Эстония с Ревелем — нынешним Таллинном и островами Эзель и Даго) являлись старинными владениями датской короны и обосновывали это также исторически. Действительно, еще в “Деяниях датчан”, сочинении датского историка Сакса Грамматика (ум. ок. 1220 г.), содержатся рассказы о походах древних королей датчан в прибалтийские земли и сборе дани с тамошних племен. Датские короли приняли также активное участие в крестовых походах в земли эстов. В 1219 г. король Вальдемар II (1202—1241), разбив последних, заложил замок Ревель (и стал называть себя герцогом Эстонии). Господство датчан в Эстонии продолжалось до 1346 г., когда король Вальдемар IV (1340—1375), испытывавший крайнюю нужду в деньгах для выкупа собственно датских земель у голштинских графов, продал герцогство Прусском) ордену, а тот в свою очередь уступил его своему вассалу — Ливонскому ордену. Однако уже при короле Эрике VII (1396—1439) датчане вновь начинают претендовать на Эстонию, утверждая, что Вальдемар IV при продаже герцогства удержал за собой суверенитет над ним. Стремлением вернуть себе Эстонию или хотя бы часть ее особенно прониклись первые короли новой Ольденбургской династии — Кристиан I (1448—1481) и его сын Ханс (1481—1513). Они вновь стали именовать себя герцогами Эстонии. Однако лишь сыну Ханса Кристиану II удалось в 1519 г. приобрести близ Ревеля два небольших местечка Старый и Новый Колки. Попытки королей Дании снова утвердиться в Эстонии, хотя и оказались малоуспешными, все же в первой половине XVI в. имели результатом то, что местное дворянство и бюргерство, вопреки орденским властям, стало постепенно рассматривать короля Дании как естественного покровителя перед лицом нараставшей
