ругаться.
— Старые негодники! Старые невежды! Бессовестные! — закричал он. — Ваша дочь была любовницей монаха, это и суд подтвердил, а вы несете такую чушь, хотите одурачить меня. Если вы задолжали деньги за дочь и вам негде достать их, лучше бы по-хорошему сказали мне о своей нужде — может быть, я пожалел бы вас и помог одной-двумя связками монет. Но вы не показывались. А теперь возводите на меня напраслину; ведь если это услышат посторонние, как я смогу жить среди людей?
Он выругал их и ушел. Ничего не поделаешь, старик Чжан, подавив гнев, прикусил язык и, возвратясь домой, рассказал обо всем дочери. Когда Синь-хэ услышала его рассказ, слезы полились у нее из глаз.
— Успокойтесь, отец и мать, — сказала она. — Завтра мы все-таки с ним разберемся.
На следующий день Синь-хэ и ее родители пошли к дому князя и несколько раз подряд прокричали: «Несправедливость!»[69] Князь немедленно приказал привести кричавших. Вошли родители Синь-хэ.
— Ваша дочь совершила тяжкий грех, а вы пришли к моему дому и кричите «несправедливость», — раздраженно сказал им князь.
— Милостивый князь, — стоя на коленях, отвечал старик Чжан, — моя дочь попала в беду, она совершила преступление и к тому же несправедливо обвинила одного человека. Надеюсь, вы, милостивый князь, поможете нам.
— Кого она несправедливо обвинила? — спросил князь.
— Я-то не знаю, — сказал старик Чжан. — Но вы спросите негодницу, и тогда вам станет ясно.
— А где она? — спросил князь.
— Ждет у ворот, — ответил старик Чжан.
Князь велел позвать ее, чтобы подробно расспросить. Синь-хэ вошла в зал и встала на колени.
— Подлая женщина! — обратился к ней князь. — Ты совершила поступок, недостойный честного человека. Скажи теперь, кого ты незаслуженно обвинила.
— Милостивый князь, — сказала Синь-хэ, — я совершила преступление, да еще безрассудно обвинила монаха Кэ-чана.
— Почему же ты так поступила? — спросил князь. — Скажи правду, и я прощу тебя.
— Я совершила прегрешение, — сказала Синь-хэ, — но Кэ-чан не имеет к нему никакого отношения.
— Почему же ты раньше этого не сказала? — спросил князь.
— На самом деле меня соблазнил управляющий Цянь Юань, — сказала Синь-хэ. — Но когда я забеременела, он испугался, что дело раскроется, и сказал мне: «Если все обнаружится, ни в коем случае не выдавай меня; скажи лучше, что согрешила с монахом Кэ-чаном. Князь любит Кэ-чана — он обязательно простит тебя».
— Ах, низкий человек! — рассердился князь. — Почему же ты согласилась говорить то, что он велел тебе, и погубила монаха?
— Сначала он говорил мне: «Если ты уйдешь домой с миром, я буду кормить всю вашу семью от мала до велика; а если нужно будет отдать деньги князю, я и их дам». Теперь я вернулась домой, вы, милостивый князь, потребовали деньги, и я не знала, что делать. Оставалось только пойти попросить Цянь Юаня, чтобы он вернул их вам. Отец пошел поговорить с ним, но он побил и обругал его, отец пострадал ни за что, — рассказала Синь-хэ. — Сейчас я сказала все как есть. Перед лицом милостивого князя я признаю, что заслуживаю смерти.
— Когда Цянь Юань обещал содержать твою семью, дал ли он тебе что-нибудь в подтверждение своих слов? — спросил князь.
— Милостивый князь, — сказала Синь-хэ, — когда Цянь Юань обещал мне содержать нас, я, боясь, как бы он не передумал, взяла у него в доказательство красную табличку, с которой он являлся на службу.
Когда князь это услышал, он очень рассердился и, топнув ногой, закричал:
— Дрянь! Ты понапрасну обвинила монаха Кэ-чана!
Потом он велел начальнику области Линьаньфу привести Цянь Юаня в присутствие, допросить его и пытать. Тот сознался во всем. По истечении ста дней его наказали восемьюдесятью ударами палок по спине и отправили в тюрьму на остров Шамэньдао[70] и там держали под надзором.
Синь-хэ вернулась домой. Долг в тысячу связок монет ей простили. В то же самое время в монастырь Линъиньсы за монахом Кэ-чаном был отправлен посыльный.
Рассказывают, что Кэ-чан, живя в хижине, как следует отдохнул. И когда вновь наступил пятый день пятой луны, он взял бумагу, тушь, кисть и написал оду «Расставание с жизнью»:
Время рожденья — пятерка двойная,
Срок постриженья — пятерка двойная,
День приговора — пятерка двойная,
Время кончины — пятерка двойная.
За прегрешения прежних рождений
казнь меня поджидала чужая.
Если бы я
в названный день пред судом не признался,
Кто-то другой
принял бы муку, меня заменяя.
В нынешний день
дело, я знаю, уже прояснилось,
Значит пора —
тело я вам, уходя, оставляю.
В пятый день пятой луны
пишу я в полдневный час.
Мой алый рот и белый язык
навеки уйдут от вас.
В пятый день пятой луны
на праздник средины лета
Мой алый рот и белый язык
навеки сгинут со света.
Написав оду, Кэ-чан вышел из хижины. Около нее был источник. Он сбросил одежду, обмыл свое тело, оделся, вернулся в хижину, сел, поджав ноги, и умер. Монахи известили настоятеля. Настоятель положил Кэ-чана в гроб, который берег для себя, и вынес его на вершину горы. Как раз когда он собирался предать тело Кэ-чана огню, он вдруг увидел слугу князя, пришедшего за Кэ-чаном.
— Слуга, — сказал ему настоятель, —пойди доложи милостивому князю, что Кэ-чан умер. Я как раз собирался сжечь его тело. Если князь хочет прийти проститься с ним, мы приостановим сожжение и будем ждать повеления князя.
— Дело теперь уже выяснилось, — сказал слуга. — Кэ-чан не имел к нему никакого отношения. Его обвинили несправедливо. Меня послали за ним, но поздно — он умер. Я пойду доложу милостивому князю, он обязательно придет сам, чтобы присутствовать при обряде сожжения.
Слуга поспешно вернулся в дом князя, передал ему слова настоятеля и оду «Расставание с жизнью». Князь прочел и изумился. На следующий день он с двумя женами отправился в монастырь Линъиньсы предать тело Кэ-чана огню. Монахи встретили гостей и привели к горе позади монастыря. Князь и его жены сами держали курительные свечи. Потом князь
