Книга Сережик - Сергей Даниелян

Босиком нельзя ходить по дому. Босиком дома ходят плебеи и рабизы, и все они похожи на отца. Я тоже иногда становлюсь на него похожим, когда хожу босиком. Босиком по дому ходил муж тети Джули, Лека, но ей повезло, он ушел из дома к Жабе. А отец все ходит босиком. И босиком – это еще ничего, но он ходит в трусах, а это маму вообще выводит из себя. Мама не любит, когда папа мокрой ложкой достает кофе из банки или макает ее в сахарницу. Мама плачет, когда папа курит в туалете и бросает в унитаз бычок…

Кстати, папа никогда не запирался в туалете и в двери оставлял щелочку. Это маму просто убивало. Бывало, дверь откроешь – а там папа на унитазе.

– Ти-ик! – говорил он, если это открывал дверь кто-то из детей. А если мама – то война!

Он оставлял дверь приоткрытой даже в ванной, когда купался. Если бы это происходило сегодня, ему поставили бы какой-нибудь диагноз типа клаустрофобии. Но тогда это называлось плебейством. Он был рабизом, ленинаканским сыном неграмотной Вардануш, которая испортила маме жизнь, и у него не было ни стыда ни совести.

– Я не могу видеть тебя голым, это противно, – говорила мама. – И в трусах не могу. И вообще не могу!

Я не знаю, когда началась эта ненависть, но помню все периоды, как она росла.

Сперва, когда мне еще было примерно пять лет, они друг друга называли ласково: Кап. Я как-то спросил, и мне объяснили, что это от слова «капик». То есть «обезьянка». Мне понравилось, что у меня родители обезьянки. Хотя на обезьянку был больше похож папа. У него была волосатая грудь. Они так ласково звали, звали друг друга, а потом это слово исчезло, и в папин адрес осталось «Сергей». Мне это тоже нравилось: вроде как в доме два Серёжика. Дело в том, что мама любила это имя, и папа в молодости, когда ее клеил, соврал, что его зовут Сергеем. И она его долго так называла. Но так как отец ее «подло обманул», она назвала Сергеем меня. И моего брата, которого я не видел. Это отдельная история.

Так и пошло: мама папу называла Сергеем, пока их отношения окончательно не превратились в ад, и она вдруг не назвала его по паспорту: Даниел.

Это было шоком для нас с сестрой. Мы поняли, что это неспроста – так внезапно, разом. Она имя «Даниел» произносила как-то так грубо, что всегда прослеживался подтекст. Типа ты для меня уже не Кап и не Сергей. Ты ленинаканский плебей, сын Вардануш из Вана, Даниел – и все! Вот что мы с сестрой читали под этим грубым «Даниел». Папа это принял спокойно: Даниел так Даниел.

Мать говорила даже не «Даниел», а «Данэл». Без «и». Так как-то еще грубее получалось.

Сергей, или Кап, не мог тридцать лет ходить перед женой в трусах, откуда иногда вываливалось содержимое, не мог бросать бычки в унитаз, не мог при ней пукать, тем более если дети над этой мерзостью смеются, не мог чавкать, когда ест, не мог постоянно устраивать сквозняки, которые мать не выносила. Настоящий мужчина Сергей, или Кап, должен был водить ее в кино, как муж ее подруги Жоржеты. Романтично гулять с ней под дождем, как муж ее другой подруги, Офелии. И дарить ей цветы на Восьмое марта, как все нормальные мужчины Советского Союза.

Глупый праздник. Кроме того, что мы должны были девочкам в школе дарить всякую хрень в виде открыток и фантиков, поздравлять маму, бабулю Лизу, сестру, еще надо было при встрече с соседскими женщинами-коровами говорить стандартные слова: «С Восьмым марта вас, тетя… Мотя».

В детстве мне мама об этом празднике напоминала, и мне это нравилось. Я дарил ей камни, пустые спичечные коробки, чтобы она там прятала свои украшения. Но когда мне было уже тринадцать, пятнадцать… это стало сущим адом. Какая-то идиотская обязанность. Я, конечно, извиняюсь, но если женщина к этому празднику относится как к чему-то сакральному, как это делают до сих пор женщины моего возраста, значит, просто с ней не спит муж. Эту формулу я вывел, когда начал понимать, что такое женщина. Часто женщины говорят, мол, все дни для мужчин, дайте и нам хотя бы один день. Это просто глупость. Но не будем об этом.

Скандалы с каждым днем становились все невыносимее, и мне просто оставалось срочно вырасти и замкнуться.

Но впереди еще была школа. А это тоже отдельная история.

Как-то мы с сестрой проснулись после очередного скандала. Папа был на работе. Я уже учился в первом классе, но в школу не пошел. Мама еще не встала. Мы с сестрой сначала не стали ее будить: пусть спит себе спокойно, набирается сил для следующего скандала. Но уже было где-то три часа дня, и мы вошли в ее комнату. Мама не двигалась, но дышала. Слабо дышала. Я подошел и начал ее будить. Она не просыпалась, нам с сестрой показалось, что она уже не дышит. На полу валялась какая-то склянка. Мы стали орать, пришел отец, приехала скорая помощь, маму забрали в больницу.

На следующий день отец привез ее домой. Велел, чтобы мы маму обняли и сказали, что мы ее любим и не хотим, чтобы она умерла. Мама долго ничего не говорила, а потом сказала:

– Зачем вы вызвали скорую? Я хотела умереть.

И я понял, что это все из-за папы. Потому что она не должна была его встретить. Она должна была поехать в Москву и поступить во ВГИК, там бы она встретила Олега Стриженова и вышла бы за него замуж, была бы счастлива с ним. С нормальным мужчиной. А не с этим бревном! Да он еще и лезет драться, когда она ему говорит об этом.

Кстати, Стриженова она ставила мне в пример, когда я уже был известным в Армении актером:

– Вот каким должен быть актер, не то что ты. Клоун! Стареешь – не растешь. Как можно со сцены говорить такие пошлости, какие говоришь ты?! Сцена – это святое место, она не для плебейства. В этом ты превзошел даже своего покойного отца. Ненавижу Ленинакан!

Представляю, что бы с ней было, если бы она прочла эту книгу. Слава богу, не успела.