других в родную нору привела самка из Болотного Края, произошло же это только через два дня.
— Это Ребекка во всем виновата, — хныкали ее братья, словно дети.
Ребекка пыталась оправдаться перед Мандрейком:
— Мы просто играли в прятки. Я решила зайти немного дальше, чем обычно, и на минутку вышла на поверхность... Мне очень стыдно, но я действительно не знала, где мы находимся, хотя найти дорогу назад особого труда не составляло. Не понимаю, как это они могли проплутать целых два дня... Да, а сов там вообще не было, это я точно знаю... И еще...
Мандрейка ее объяснения не устроили. Он рвал и метал, причем его ярость была явно несоразмерна ее проступку (и в чем, собственно, она провинилась?). Тем не менее сломить ее дух Мандрейк не мог.
Она росла крупной и упрямой, как Мандрейк, что не мешало ей оставаться такой же улыбчивой и грациозной, как мать. Она любила трогать всякие разные предметы, танцевать, лежать на травке в каком-нибудь укромном местечке, подставив мордочку ласковому весеннему солнышку. Порой, подобно гневливому самцу, она гонялась за своими братьями, порой — когда тем случалось захворать — она вела себя с ними как самая добрая и заботливая самка на всем белом свете.
В ней чувствовались какая-то особая легкость и живость, с которыми, возможно, и хотел расправиться Мандрейк, когда разум его омрачался гневом. Чем старше она становилась, тем жестче и придирчивее становился ее отец, и потому она взяла за правило лишний раз не попадаться ему на пути и пореже совать свой хоботок туда, куда не надо.
❦
Пришел апрель, и в воздухе разлилась неведомая дотоле Ребекке истома. Начинался брачный период. Она прекрасно понимала, что ей не следует выходить на поверхность, но Мандрейк в эти дни по большей части отсутствовал, а ее мать потеряла интерес к своему осеннему потомству, ставшему почти взрослым. Хотя Ребекка была по-прежнему привязана к родной норе и взрослой могла быть названа пока что лишь условно, ее постоянно тянуло в лес, исполнившийся какой-то особой жизнью.
В кронах зазеленевших деревьев порхали птицы. Повсюду виднелись цветы ветреницы, чистотела, нарциссов. Конечно, случались и такие дни, когда небо внезапно омрачалось, но такое бывало редко. В одно прекрасное утро она высунула свою мордочку из норы и стала изумленно разглядывать подсвеченный солнцем бело-розовый туман, клубившийся между деревьями чудесной живой пеленою. Она видела, как раскрываются бутоны и цветы, тянущиеся вверх, к солнцу.
— О! — вздохнула она. — Как все это прекрасно!
Рядом с ней покачивались высокие побеги чистотела с полураспустившимися желтенькими цветочками. Туман редел на глазах. Она выбежала на поверхность и замерла возле дерева — возбуждение, царившее в весеннем лесу, охватило и ее. Откуда-то издалека, со стороны Истсайда, слышалось мягкое «карр» воронов, исполненное достоинства и сдержанности; сновавшие между деревьями дрозды оглашали окрестности надрывными трелями. Она бросилась к центру Бэрроу-Вэйла, чтобы получше рассмотреть просыпающийся лес, по которому все еще бродили тающие облачка тумана. Зимние запахи отступили под напором теплого, влажного, благоухающего воздуха. Теперь атмосфера туннелей казалась Ребекке затхлой и неприятной.
Она стояла посреди Данктонского Леса, уходившего на запад и восток, к Вестсайду и Истсайду, сбегавшего вниз к югу (где-то там она и растеряла своих братьев), вздымавшегося на севере вершиною Данктонского Холма. Ей хотелось петь и танцевать, созвать всех кротов системы и устроить празднество. Данктонский Лес! В лучах весеннего солнца имя это звучало волшебным заклинанием. Зимние годы миновали! Она засмеялась или, скорее, обрадовалась вслух. Ее радость трепетала нежными желтыми лепестками теперь уже распустившихся цветов чистотела, отражалась неумолчным щебетанием и пением птиц. Огромные дубы с могучими круглыми стволами уходили своими кронами в немыслимую высоту. Где-то вверху громко заявлял о своих правах дятел, перелетавший с дерева на дерево.
— Это мой лес! — восторженно прошептала Ребекка. — Мой лес!
— И мой тоже, — раздался у нее за спиной голос Руна.
Она испуганно обернулась, но увидела Руна далеко не сразу — он мог затаиться так, что его невозможно было заметить и в ясный полдень.
— Ты ведь знаешь, сюда ходить нельзя, — холодно заметил он. Насмешка, звучавшая в его голосе, лишь подчеркивала серьезность угрозы.
Рун, все еще пахнувший зимой, разом испортил ей настроение. Ни слова не говоря, она направилась к краю Бэрроу-Вэйла. Рун не отставал от нее, держась несколько позади, на расстоянии двух-трех шагов. Ему нравилась Ребекка, он хотел, чтобы она стала его парой. Но это была не обычная похоть, которая владела им каждую весну, — в случае необходимости он прекрасно владел собой,— вожделение его проистекало лишь из того обстоятельства, что Ребекка являлась дочерью Мандрейка. Ему казалось, что положение, занимаемое им в системе, дает ему право на подобный брак, который уравнивал бы в правах его и Мандрейка.
Ребекка не могла не почувствовать его странного настроя, и потому радость мгновенно оставила ее. Спустившись в туннель, она поспешила к родной норе, стараясь сделать вид, что присутствие Руна ее нисколько не смущает. Он по-прежнему не отставал, стук его лап был тих и вкрадчив. Она стала выбиваться из сил; теперь она уже чувствовала его запах и слышала леденящий душу шепот:
— Ребекка... Ребекка, я ведь только пошутил. Постой, я хочу с тобой поговорить...
Ребекка припустила еще быстрее, готовая в любой момент вонзить когти в настырного Руна. Путешествие по туннелям незаметно превратилось в настоящую погоню. Ребекка боялась запутаться в лабиринте переходов и развилок, времени же на раздумья у нее уже не было. Порой Рун исчезал за поворотом, но тут же появлялся где-то сбоку или прямо перед ней, и тогда ей приходилось забирать в сторону, пусть она и отклонялась при этом от пути, ведущего в родную нору. Порою же он начинал хохотать или выкрикивать ей вослед:
— Не бойся, Ребекка, — я тебя не обижу! Ребекка окончательно выбилась из сил и потеряла чувство направления, перед глазами у нее все плыло.
— Я хочу, чтобы ты стала моей, Ребекка, — моей, слышишь? — раздавался в ее ушах голос Руна, который, казалось, звучал разом отовсюду.
Почувствовав, что скрыться бегством ей не удастся, Ребекка остановилась, повернувшись мордочкой к преследователю, и неуверенно занесла над головой свою когтистую лапу. Руна ее поза нисколько не смутила — он замер ровно на мгновение и тут же медленно двинулся в ее сторону, становясь все больше и больше. Она почувствовала мертвенное дыхание зимы, ей стало казаться, что она падает в черную
