Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
— …Дети совсем от рук отбились! Кровати не удосужились застелить. Пользуются тем, что родители измотаны!.. — И так далее в том же духе.
Наши милые крошки невозмутимы, они подбирают одежду и сваливают в столовой на буфет точно такой же кучей. Вместо собаки на нее ложится кошка. Все-таки почище. Потом возвращаются к нам для вечерней молитвы, радостные, безмятежные — любо-дорого смотреть.
— Думаю, мы здесь хлебнем напоследок, — говорит Жак, немного успокоившись.
Переезд через три дня.
Наконец-то можно лечь спать. Около полуночи меня внезапно разбудит Даниэль: забеспокоившись, заведен ли будильник, он придет проверить. Мы немножко поболтаем, потом нам захочется выпить сока, и мне снова придется вставать.
В понедельник утром я ухожу очень рано. Скорее, скорее разогнать этот туман в голове, избавиться от пустоты в душе… Но когда я иду в ванную через три наших комнаты, в полумраке один за другим, словно часовые по цепочке, меня окликают тоненькие голоса:
Мой распорядок дня никогда не меняется, но каждое утро я слышу вопрос: «Ты куда?» Однажды в раздражении я бросила Альберте:
— На Елисейские, на танцульки.
— Желаю хорошо повеселиться, — только и сказала она и снова уснула.
Домик из картона
Домик из картона,
Из бумаги лесенка, —
напевает Венсан.
У меня такое же впечатление. И все это подтверждает: в комнатах царит беспорядок, дети одеты кто во что горазд (Даниэль, вступив в отроческий возраст, отпустил волосы до плеч, навесил на себя какие-то кольца и цепочки и стал разительно похож на юного африканского царька или на статиста из «Опера Комик»), постоянного заработка нет, и это еще усугубляется беспорядочным ведением хозяйства (мы то переоцениваем, то недооцениваем наши средства, отказываемся от прачечной, от сигарет, от приобретения марок — летом Жак в припадке экономии вздумал питаться исключительно молоком и нажил себе желтуху, — а потом вдруг даем обеды на двадцать персон, но утка с ломтиками апельсинов дымится на щербатых тарелках, взбитые сливки подаются в баночках из-под горчицы), да вдобавок еще эта разорительная привычка нанимать прислугу, исходя из внешности: «Какое интересное лицо… В ней что-то есть», — изрекает Жак, разглядывая — откинув голову, прищурив глаза, — оторопевшую претендентку. Для меня решающую роль играет личная симпатия, безотчетный порыв, побуждающий нанять в судомойки будущую флейтистку, в кухарки — симпатичную пьянчужку, долго проработавшую в армейских столовых, для уборки квартиры — мать-одиночку, обремененную близнецами. Этот метод, который зиждется на эстетическом восприятии и сродстве душ, ни к чему хорошему обычно не приводил — по крайней мере в том, что касается ведения хозяйства. Бывшая манекенщица ушла от нас в моих туфлях, пьянчужка доставила к столу мою младшую дочь (Полину) вниз головой и в таком виде пыталась усадить ее на детский стульчик, флейтистка каким-то загадочным способом, секрет которого она унесла с собой, умудрилась взорвать несколько водонагревателей. Сама я веду затяжную войну с разными солидными организациями (социальное страхование, семейное вспомоществование, пенсионное обеспечение, не говоря уж о том, что никакие налоги, ни прямые, ни косвенные, не удается заплатить в срок и пени нарастают с удручающей быстротой), войну, которая совершенно выбивает меня из колеи, а тут еще на меня обрушивается лавина оторванных пуговиц, дырявых носков, трусов с лопнувшей резинкой, перегоревших лампочек — без меня их никто не заменит, — отвинченных дверных ручек. (Неужели в других домах тоже отвинчивают дверные ручки? Я никогда не видела, чтобы в нормальных семьях двери были без ручек. Когда только они успевают их привинтить? И ни разу мне не удалось настигнуть таинственного злоумышленника, который откручивает ручки и совершает другие акты вандализма.)
Домик из картона… Я часто спрашиваю себя: моя ли в том вина? Или все это в порядке вещей? «Из бумаги лесенка…» А мне весь дом кажется бумажным, прибавьте сюда еще ту бумагу, которую я так прилежно мараю и которая уходит от меня безвозвратно, прибавьте детские рисунки, разбросанные повсюду, полотна Жака, сваленные под лестницей, раскрытые книги, обрывки недописанных стихов, всякие коллажи и, наконец, блестящие безделушки, цена им грош, они охотно поселяются у нас и живут себе поживают, ничего не опасаясь, в отличие от дорогого саксонского фарфора (срок жизни его в лучшем случае — неделя) — вот тот пестрый, легкий и непрочный материал, из которого собран наш дом.
Здесь все разбивается, пылится, исчезает, все, кроме самого эфемерного. Нет порядка, нет режима, нет обеда, нет даже работы — что это за работа, если мы только и делаем что малюем холст или покрываем каракулями бумагу? И вот результат: наши дети очень ловко клеят из картона солдатиков, очень охотно рисуют, пишут стихи, делают коллажи, ставят пьесы, танцуют, поют, смеются и плачут, но не чистят зубы, уходят в школу без портфелей, с обезоруживающей улыбкой предъявляют дневники, черные от двоек, и всегда готовы заниматься чем угодно, только не тем, чем положено заниматься школьникам их возраста.
Друзья заходят и уходят в любое время дня и ночи, обедают, ужинают. И даже животные поселяются у нас, похоже, по собственной инициативе. Вместо пропавшей кошки появляется бездомная собака. Золотая рыбка была выиграна в лотерею и уже достигла канонического возраста — четыре года. Голубя с перебитым крылом мы встретили однажды на лестнице: завидев нас, он заковылял по ступенькам и уверенно остановился напротив нашей двери. Сомнений быть не могло. Он явно шел к нам. Три месяца он жил у Венсана в комнате. Быстро стал ручным, ночью спал рядом с Венсаном, на его подушке. Трогательное зрелище для тех, кто при этом не видел, что творится в комнате: под ногами хрустит зерно, и всюду следы помета, на который не скупятся голуби и который, как пишут в газетах, «бесчестит» городские памятники. Комната Венсана была совершенно обесчещена.
Я уж не говорю о других наших сожителях: о болотных черепахах — подарке нашего приятеля Бобби, который преподает детям основы классического танца («Репетитор по латыни был бы куда нужнее», — замечает Жанна, но разве мы виноваты, что наш приятель танцор, а не латинист), — о хомячках, более или менее эпизодических, о щенках, оставленных на попечение Долорес нашими соседями, уехавшими отдыхать, о певчем (да еще как!) дрозде — в конце концов его съела собака, — о кролике, которого Долорес выиграла в лотерею — из-за него мы две недели не могли войти в нашу вторую ванную, которой очень гордимся.
Собака, кошка, голубь, кролик — целый зверинец. Бумажный домик, домик, где двери то и дело хлопают, и я тщетно стараюсь эти двери прикрыть, законопатить эти щели, через которые все проникает, просачивается и все ускользает, утрачивается. А надо ли — закрывать, законопачивать, прибирать, ставить на место?
Благие намерения
А ведь когда мы с Жаком поженились, мы были преисполнены самых благих намерений! Порядок, только порядок, и ничего, кроме порядка. Какое-то время мы жили, опьяненные собственным благоразумием. Мы уже не дети, мы люди взрослые, мы станем образцовой супружеской парой, ведь наши дети (некоторые из них уже появились на свет) нуждаются в нас. То был разгул исполненных практицизма мечтаний, своего рода романтизм наизнанку, который доставлял нам истинное наслаждение. К черту Венецию и Моцарта! Отныне мы говорим лишь о полочках, корзинах для белья и наших будущих доходах. Мы специально отправлялись в универмаг «Отель де вилль» за кранами, потому что там они были дешевле, чем в москательной лавке (экономия — 0,95 франка на каждом кране), а потом сворачивали в китайский ресторан, где просаживали стоимость целой батареи кранов и крантиков. Но перед нами неотступно витал образ той идеальной фантастической пары, на которую мы равнялись, и мы делали вид, что зашли в ресторан, чтобы «все серьезно обсудить».
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
