своего обеда вы можете не беспокоиться. Вам его доставили вместе с микроволновой печью… – голос вдруг дрогнул. – Вот черт!.. Не толкайтесь же… И еще… В общем, вам просили передать, «Ласточка», что вас очень-очень ждут дома!
Ненависть и пустота
Что я чувствую?..
Только одно – звериную, нечеловеческую ненависть.
… Руки хватают куски разваливающегося самана, какие-то дрова, и гораздо реже рыхлые, самодельные кирпичи. Эти кирпичи в налипшей и сухой соломенной трухе, как в каше. Все летит в сторону…
Быстрее, быстрее!..
Рядом суетится Сашка. Он уже рассадил руку об осколок стекла и кровь брызжет мне в лицо.
Быстрее, еще быстрее!..
Нет ничего кроме звериной ненависти. Потому что там, под рухнувшей саманной стеной и крышей, кричит ребенок.
Быстрее!..
Шагах в трех – рослый, гибкий парень в полосатой, армейской майке. Он – ближе всех к обвалившейся крыше.
Парень оглядывается и кричит:
– Оглоблю какую-нибудь дайте, суки!
И у него на лице тоже ничего нет кроме ненависти.
Мы приехали с Сашкой к его теще пару часов назад. Ее соседи в это время привезли бревна. Одно, шестиметровое, скатилось и ударило в стену их очень старого и огромного дома. Сначала рухнула стена, потом крыша, потом, на нее, еще одна стена. Чтобы добраться до крыши и попытаться поднять ее, нам нужно расчистить завал.
– Уйди, падла!.. – зло кричит на меня Сашка.
Мы уже сильно мешаем друг другу. Много пыли… Почти ничего не видно. Суета, крики, громко плачет молодая женщина. Ее тянут за руку, но она тут, рядом.
И снова оттуда, из под завала, – детский крик, крик, крик…
Этот крик рождает в нас только одно – всеобщую, всепожирающую ненависть. И больше нет ничего, даже боли. Только ненависть.
– Быстрее, быстрее!!..
Кто приносит крепкое, длинное бревно. Это – рычаг. Мы приподнимаем крышу. Детский крик оттуда, из угла… И до него не добраться просто проломив старый шифер.
– Еще!!.. Навались!
Рычаг-бревно приподнимает балку крыши и трещит.
– Еще!
– Руку убери, сучара!
– Еще!
И детский крик, крик, крик…
Кто-то кого-то толкает и тот падает… Пыль… Едкая, до рвоты.
– Еще!
Парень в полосатой майке ныряет под приподнятый угол крыши.
Бревно-рычаг снова страшно трещит на изломе.
У Сашки белое, как мел лицо. У него не глаза – тьма.
– Держи бревно, скотина!
Это, кажется, я крикнул… Тяжело! Бревно неудержимо тащит в сторону.
Парень в полосатой майке вытаскивает маленькую девчушку лет трех. Мелькает ее платьице, потом, как из-под земли, вырастает женщина и заслоняет ее своей спиной.
Все!
Скрип и грохот… Это рушится брошенная крыша. Удушающее облако пыли.
Все…
Усталость… Она появляется неожиданно и давит на плечи словно свинцовая плита. Мир вокруг меняется, тускнеет и темнеет. Это как обрыв кинопленки и ты сидишь один в темном и пустом зале.
Я так сильно выжат, что мне все безразлично… Я иду туда, к колодцу. Пью из ведра и вода льется в меня… В пустоту, как в бездну.
Рядом – Сашка.
Он тянет руки:
– Дай мне…
Он – моложе и меньше устал.
Я сажусь на груду бревен.
Сашка жадно пьет… Потом какая-то женщина торопливо перевязывает ему руку.
Я смотрю в землю… Дыхание постепенно успокаивается. Внутри пустота… Ни фига нет. Никаких чувств. Курю… Снова хочется пить.
Сашка тянет мне ведро с водой:
– На!..
Он уже улыбается. Выносливый же, черт!
Кто-то громко говорит:
– Жива, Леночка, жива. Только ручку сломала.
На моей шее болтается разорванная цепочка… Крестик не соскользнул только потому, что помешал замок цепочки. А ее второй конец зацепился где-то там, за спиной, за майку.
Пустота… Слегка тошнит. И одна пустота внутри.
Шепчу про себя молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня!»
Пустота… Пустота ужасающая… Темная, как бездна. И как смерть.
«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня!»
Сашка садится рядом.
Он говорит медленно, растягивая каждое слово:
– Ой, мля, устал…
Я пытаюсь снять цепочку. Но она крепко зацепилась. Кроме того, пальцы в ссадинах и порезах… Сашка хочет помочь, но у него перевязана правая ладонь. Ладонь чисто вымыта и поэтому она белая, словно не живая.
Пустота. Неестественная… Выворачивающая.
«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня!»
– Пошли, водки выпьем, балбес, – говорит Сашка.
– Ща-а-а…
«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня!»
Руки дрожат…
– У тебя физиономия, как у идиота, – Сашка гыгыкает.
Его лицо расплывается в удивительно доброй и простодушной улыбке.
Я морщусь:
– Козел, ты, Саш… Отстань! Уморился я просто.
Мы идем к дому Сашкиной тещи. Я кладу цепочку и крестик в карман.
Пустота! Она убивает меня каждую секунду… Я не понимаю, почему я еще жив. Я снова и снова шепчу про себя молитву вслед удаляющемуся Богу: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня!»
Я уже не помню ненависти… Точнее, она – как ожог. Как корка какая-то… И бездна… Бездна там, под коркой. Нет ничего – никаких чувств… И ни капельки тепла.
Но Бог простит и ненависть, и пустоту.
Очень скоро…
Простит!
Нет, я не верю…
Я просто знаю.
Озеро Мбанго
1.
У посетительницы было спокойное и удивительно красивое лицо. Но она и явно нервничала, это было заметно по тому, что она не назвала своего имени, и сразу перешла к делу.
– Знаете, мне проще рассказать вам все с самого начала, – женщина закурила и откинулась на спинку кресла. – К сожалению, вы не первый специалист, к которому мне пришлось обратиться.
– Проще было сразу прийти ко мне, – улыбнулся Мишка.
– Возможно. Но я не думаю, что вам понравится история с примесью мистики, – молодая женщина хладнокровно улыбнулась в ответ. – Короче говоря, год назад я и один мой знакомый посетили Замбезию. Это был довольно крутой вид отдыха без пяти звездных отелей. Впрочем, в африканской саванне есть своя прелесть. Нас просто несло один черт знает куда… – по лицу женщины скользнула тень. – Тогда мне нравилось рассматривать львов из джипа или купаться в речке Охо, после которой на теле остается золотая пыль. Однажды, вопреки желанию нашего проводника, мы посетили племя ндари. Название этого народца было не таким коротким, и я запомнила только первое слово. Целиком его можно было перевести, как «люди черного колдуна». К тому времени я уже успела здорово поссориться со своим богатым другом. Мы провели в гостях у колдунов-ндари только одну ночь. Я спала одна в хижине и, мягко говоря, была не совсем трезва. Утром я нашла на своем плече вот эту татуировку…
Женщина расстегнула легкую кофточку и обнажила плечо.
«Стерва», – почитал
