кинжал? Это лучше, но ненадежно, нужны хорошие навыки, шуточка ли — всадить под сердце, надо попасть, возможен промах, недостаточно сильный удар, сопротивление клиента, который не слабак… А что, если альпенштоком? Всем известно, что Рамон — альпинист, пронести в макинтоше, сейчас частые дожди, заманить в кабинет.
Как? Очень просто: он давно хотел показать Троцкому свою статью, получить замечания и руководящие указания, обычно тот приглашает к себе в кабинет, там и стукнуть, охрана далеко, уйти спокойно, пройдет время, пока хватятся. На том и порешили, Клим выслал план в Центр, предложил немного выждать, пока не утихнет шум…
Уже в июне обнаружили запрятанный в извести труп Харта, похоронили с почестями. Хотя кое-кто считал его агентом НКВД, Троцкий исключал это, лично сочинил надпись на памятнике, указал, что Харт убит Сталиным.
Полиция вела следствие. Совершенно случайно полковник Салазар в баре подслушал разговор: мексиканец хвастался, что сдавал за деньги офицерскую форму. Через него вышли на заказчика, арестовали, тот признался во всем, вышли на всю группу, арестовали Сикейроса, но он ни в чем не признался. Передали дела на двадцать пять человек в суд, партия вопила об антизаконной травле, всех оправдали.
Троцкий усилил охрану, добавив у ворот двух полицейских, постоянно заявлял, что Сталин готовит на него очередное покушение.
Страсть стареющей женщины посильнее всех бурь и штормов, Мария кричала так громко, что временами он зажимал ей рот рукой, раньше этого не было. Закурила, натянув простыню на морщинистую грудь.
— Я не могу без тебя.
Встала, прошлась по комнате — в простыне напоминала римлянку в тоге, — завела опять о Рамоне, о том, что он очень изменился, молчит, на вопросы не отвечает, замкнулся в себе. В чем причина? Что ему поручено?
Дура. И так каждый раз, пристает и пристает, не верит, что сын просто собирает информацию, ничего особенного, а она просит смотреть в глаза, упрекает во лжи, подозревает, что он втянул ее мальчика в опасное дело.
— Врешь! — кричала она на Клима. — Я все чувствую сердцем матери. Ты врешь, врешь, врешь! Запомни: если с Рамоном что-то случится, я убью тебя!
Попробуй, дура. Но хлопать ушами не следует, истерички могут отколоть и не то.
Рамон медленно шел по Авенида Виена, устремив взгляд на виллу объекта, он репетировал, он рассчитывал время, он мысленно убивал, это ничуть не легче. На контроле у ворот знакомый охранник, улыбаясь, легко провел руками по его карманам, чисто формально, но все равно иметь в виду.
Рамон рассчитал точно: в это время Лев Давидович и Наталья кормили любимых кроликов, умилительное хобби когда-то всемогущего Льва, обагрившего кровью всю Россию, к слабым и беззащитным, невинно трясущим ушами. Наверное, и не думал, что подсознательно искуплял вину.
— Здравствуйте, Лев Давидович! Я написал статью для нашей газеты и был бы очень благодарен, если бы вы ее просмотрели.
Слишком длинно и вымученно, на репетиции получалось лучше.
Троцкий поднял глаза, взгляды их встретились, одна-две секунды, он вдруг заволновался, не понимал почему, но от молодого человека исходила некая аура, весьма неприятная. Вообще-то смешно, глупая мистика, недостойно марксиста и атеиста, но все же отрицательное поле, тяжело на душе.
У Рамона вдруг закружилась голова.
— Одну секунду, — сказал Троцкий, докормил кроликов и повел Рамона к себе в кабинет на второй этаж.
Взял статью, начал ее читать, поморщился пару раз. Именно в такой момент. Одним ударом по затылку. Рамон почувствовал, что теряет сознание.
— Что с вами? Вам плохо? — Троцкий оторвался от чтения. — Ну-ка, быстренько на воздух! Ната, принеси Полю валерьянки! — и он помог Рамону спуститься по лестнице.
Но статью дочитал, дерьмовая статья, хотя тема интересна. Деликатно заметил, что требуются переделки, причем существенные, надо смотреть глубже, писать легче, изящнее, поменьше прямолинейности (о, как виртуозно он обыгрывал биографию проклятого Джугашвили! Какой стиль! Какие блестящие метафоры!). В общем, переделать, принести, показать. Срок — неделя.
Рамона отпоили валерьянкой, он признался, что слишком долго пробыл на солнце, видимо, перегрелся, такое бывало и раньше, извинился за причиненные неудобства и ушел.
— Есть что-то неприятное в этом Джексоне, — заметил Троцкий Наталье. — Мне совершенно не хочется с ним встречаться.
— А мне он нравится. Что в нем плохого?
— Не знаю. От него исходят какие-то флюиды, не могу объяснить.
— Но это же неудобно. Все-таки он — жених Сильвии. С этим надо считаться, — возразила жена.
На следующий день Клим встретился с агентом. Рамон пришел к нему в номер, выглядел как живой труп, бухнулся в кресло, достал из портфеля альпеншток.
— Ты не болен? — после сцен с мамашей Клим уверовал в плохие гены.
— Все в порядке, — ответил агент.
Стали прикидывать, где и как бить. Конечно, в кабинете. А если он не сядет за стол, будет прохаживаться и вещать на ходу? Тогда в другой раз. В любом случае альпеншток — под макинтош, перекинутый через руку, а если найдут, то скажет о предстоящей поездке в горы, без нового альпенштока не обойтись.
— Штука увесистая. Но нужен сильный удар.
— Ты думаешь, что я слабак? Садись за стол.
Пришлось сесть, изобразить объект, почертить пером по бумаге, Рамон встал рядом, сжимая альпеншток в правой руке, замахнулся, вдруг Климу показалось, что он обрушит кирку на голову, всего можно ожидать от этих психопатов, чем черт не шутит. А тот действительно ухнул, только не по голове, а по столу, пробил его насквозь, кирка застряла, а агент обхватил голову и тихо зарыдал.
— Я не могу…
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Так он и знал, пытался успокоить, но тот еще больше распустил сопли и выбежал из номера, оставив торчавший в столе альпеншток. Неужели конец? Столько затрачено сил и вдруг…
Красовский побледнел, услышав новость: тут уж Хозяин спуску не даст, укокошит обоих и глазом не моргнет. Пришла беда — отворяй ворота.
Ужинал с Марией в кабинете ресторана, ритуальная встреча, уже осточертела, но надо, надежда умирает последней, Рамон еще передумает.
Но вышло боком. Она пришла сама не своя, но маскировалась улыбкой, хитрая сука. Ели мексиканское, мерзкое, наперченное до ужаса, весь рот полыхал, словно в огне.
— Что-то ты сегодня странный, — говорила Мария. — Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— А что я тебе должен рассказывать?
Тоже не на дурака попала, все они норовят провести на мякине.
— Хотя бы о том, что ты самый гнусный в мире подлец!
Ого! Однако.
— Мария, я уже устал от твоих сцен, — сдерживался, как мог.
— Ты сука и подлец! — словно прокурор на суде. — Ты посылаешь моего сына на верную
