начисто, чувствуя жуткие пустоты на тех местах, где чутье подсказывало какие-то знаки препинания, он решил наконец пойти в редакцию газеты «Наш путь» и предложить свои статьи и очерки. Ведь сама же Лидия говорила, что некоторые из них вполне подойдут для газеты…
Но решить одно, а решиться совсем иное. Прошло несколько дней, прежде чем он оделся и вышел. Медленными шагами добрел до деревянного полутораэтажного дома с небольшой вывеской: «Редакция газеты «Наш путь», прошел мимо. Вернулся, заглянул в открытую дверь, словно в зияющий спуск затопленной шахты, и опять миновал крылечко. День стоял пасмурный и тусклый. Становилось холодно, пришлось выбирать одна из двух: или вернуться, или войти и покончить с неизвестностью. По лестнице навстречу бежал вприпрыжку молодой паренек и с независимым видом насвистывал. Казалось бы, что особенного в посещении редакции? Не съедят ведь. Самое большее — не возьмут статьи. Но сердце не слушалось доводов и билось все сильнее. Ясно же: если не возьмут — конец иллюзиям, конец очарованию, конец уважению Лидии. Конец всей новой жизни!
Перед второй дверью, обитой рыжей телячьей шкурой, кое-как справился с дыханием, открыл ее и шагнул через порог. Свет по-зимнему скупо пробивался через иней на стекле. На столике у самой двери машинистка выстукивала на машинке дробь, за другим, побольше, сидел человек нахохленного вида. На стук двери скосил глаза и снова нагнул голову над бумагами. В дверь, распахнутую настежь, виднелась вторая комната. Оттуда тянуло синим дымом, доносились голоса. Мигалов чувствовал себя затерявшимся в чужом незнакомом мире. В штреках и просечках проще: куда угодно мог пройти без свечи и вернуться. Стоял столбом и не знал, к кому обратиться, пока из соседней комнаты не вышел человек и не спросил, что ему надо.
— Я в редакцию.
— Материал принесли? Насчет чего?
— Статью о расстреле в двенадцатом году. И еще — о Лена-Голдфилдс.
— Давайте сюда.
Мигалов видел руки, взявшие его листки, но не поднял глаз. Человек, не сходя с места, принялся читать, и сначала едва-едва, потом все заметнее закивал головой.
— Рабочий?
— Да.
— Я вижу по почерку и по ошибкам…
Человек, читавший статью, оказался чрезвычайно симпатичным. Продолжая кивать головой, он подошел к человеку за столом, наклонился к его уху, положил перед ним листки.
Через несколько минут редактор схватил Мигалова за обе руки выше локтей, крепко жал и не хотел выпускать.
— Замечательно! Знаменито! Нам сейчас нужен такой материал. Надо крыть их, чтобы не забывались, где находятся. Чтобы не только силу нашу физическую чувствовали — ее они прекрасно чувствуют, но и нашу культуру революционную. Здорово. Пойдет. Давай еще! Есть маленькие погрешности, но мы поговорим еще, а пока сами подчистим, подправим.
Машинистка смотрела на конопатого автора. Мигалов торжествовал. Редактор высказал мысль, что достаточно прочитать одну строку, чтобы безошибочно угадать руку класса. Первый товарищ скептически покачал головой.
— Ну это, положим, ты перехватил.
— Нисколько не перехватил.
— Мы знаем много прекрасных произведений и не рабочих авторов. Перехватил, перехватил, сознайся.
— Ничего подобного. Я не утверждаю, что только рабочий может написать революционное и хорошее произведение.
Мигалов не разобрался в споре. Хотел подвинуться к двери, но его подцепили под руку.
— Нет, дорогой, сначала ты посидишь с нами. Залезай-ка сюда. Редактор очень занят, а то бы он тебя проглотил. Вали, вали, не стесняйся. Все люди свои.
Мигалов с ярко-красным лицом, с побелевшими бровями нерешительно двигался во вторую комнату редакции.
— От нас не так скоро выберешься. Много интересного, наверное, нам расскажешь о том, что творится на приисках, ты не преувеличишь, но и не ошибешься, видно по статьям. Берешь крепко и серьезно. Именно так, как требуется.
13
Через три дня, просматривая газету, купленную на улице, Мигалов побледнел от волнения, а потом залился горячей краской. Скорым шагом явился домой и, подойдя к Лидии, подсунул на ее шитье свою статью, напечатанную на второй странице. Она отложила в сторону номер и продолжала крутить машинку. Он готов был вспылить, накричать. Отошел на цыпочках, уселся на диван и сидел тихонько.
— Был шахтер с Чанчика, — сказала Лидия, вправляя нитку в шпульку, — знаешь, что там делает Жорж? Орта оказалась баснословно богатой — та, над которой ты издевался. Третьего дня дошли до песков, и в один день намыли три фунта. И это, говорят, только начало. Содержание пойдет лучше в глубь проходки. Такую гулянку закатили, что иностранцы милицию вызывали.
— Все это старо, дорогая.
— А что у тебя нового? Ты знаешь, сколько заплатят тебе за твою статью? Немножко меньше, чем в орте ребята заработают…
Лидия ни словом не обмолвилась о напечатанной в газете статье. Стрекочущий звук машинки выматывал душу. Он вспомнил нелепую свою радость, испытанную третьего дня в редакции. Она казалась придуманной, испытанной кем-то другим, он только слышал, как о ней рассказывал кому-то. Даже не ему. Два дня назад он шел домой с ощущением найденного твердого пути. Пока дошел до квартиры, простился навсегда с прошлым, держал в руках радость, нес ее к Лидии, но она, как сегодня, и не оглянулась на стук двери. Не сказал ей, с трудом сдерживал себя от порыва и хорошо сделал. Лишний раз оградил себя от удара.
Лидия продолжала шить. Она шила женские рубашки, хитроумные корсеты с кружевами и шнурками. Она зарабатывала на квартиру, на обед и ужин, к ней приходили заказчицы. Она деловито и терпеливо выслушивала мелочные придирки и выговоры за невыполненный к сроку заказ. В душе его поднимался протест. Он стыдился безделия.
Однажды за бельем с ценными кружевами явилась дама в каракулевом манто. Она приказывала что-то переделать, что-то совсем распороть и перекроить. Стоял в дверях, едва дождался, когда она выйдет вон, и высказал свою мысль озабоченной Лидии:
— Я бы не стал доставать золото для такой особы.
— Знаю, дорогой, но что же поделаешь? Надо чем-нибудь жить. Одни в шахте работают — и им безразлично, кто будет носить их золото, другие шьют — и им все равно, кто одевает их платье или белье.
— Ты серьезно? Я не верю, что тебе было бы без различно, куда и на кого идет твой труд. Это неестественно.
— Как хочешь думай.
— По-моему, можно только мириться под давлением обстоятельств, но как не чувствовать возмущения, — не могу себе представить. Не задумываться над этим вопросом — невозможно.
— Ты опять рассуждаешь, Николай. Мне некогда думать о пустяках.
— Тебе нужны деньги? — спросил он, словно мог вынуть и дать ей на расходы. — Конечно, Жорж теперь больше имеет, но это временно, потому что такой способ обогащения ведет к неизбежному разложению.
