вашей-то работе?
Петр всерьез задумался над ответом.
– Было дело, – признал он. – Цыганку одну, которая очень настойчиво мне хотела погадать, а заодно от наркоты избавиться, пришлось плечом с разворота осадить. А чтобы кулаком или ладонью – этого, пожалуй, нет. Так что… пощечина – это далеко не самое неприятное, что со мной случалось на работе. Хотя повторять не советую.
Она улыбнулась. Петр поймал себя на мысли, что улыбка у Элины Конищевой какая-то… необыкновенная, что ли. Эту молодую женщину трудно назвать хорошенькой в общепринятом смысле этого слова, особенно если она не использует косметику. Но у нее определённо запоминающаяся внешность. А улыбка делает ее лицо по-настоящему красивым. Очень красивым.
Петр так озадачился этим наблюдением, что прослушал вопрос.
– Я задумался, извините. О чем вы спрашивали?
– А чего с вами в вашей работе точно не происходило? Никогда?
Петр слегка наклонил голову, разглядывая вдовицу. Интересно, что стоит за ее расспросами? А смотреть на нее приятно, черт побери.
– В вас кидали цветами?
– Было дело.
– Водой в лицо плескали?
– Я увернулся.
– М-м-м… матом ругались?
– Регулярно.
– Какая у вас интересная работа, – Элина Конищева вроде бы улыбалась, но выражение ее глаз было не веселым. Не грустным. Каким-то… словно она что-то только что важное решила. – Что же, значит, вас ничем не удивить.
– Наверное, нет. Хотя, знаете, мне вдруг подумалось, что при допросах меня ни разу не целовали.
Собственные слова даже Петра изумили. А Элина Конищева и вовсе встала. И пошла вокруг стола. К нему. Не очень понимая, что делает, Петр тоже встал. Она подошла и остановилась. Петр смотрел на Элину Конищеву. Учитывая его гренадерский, по выражению бабушки, рост, Петр давно привык к тому, что смотрит на окружающих, как правило, сверху вниз. Исключения были малочисленны и в основном состояли из членов семьи Петра – брат, отец, дядька. Ну, Ромка Ракитянский еще не позволял никому смотреть на него сверху вниз. У Элины Конищевой был довольно солидный для женщины рост – что-то под сто восемьдесят, наверное. Но она все равно ниже его. Только вот возникало такое странное ощущение, что они с ней равны ростом. Наверное, Элина Конищева тоже не позволяет никому смотреть на себя сверху вниз.
Ну, они и смотрели. Друг на друга. Петр поймал себя на том, что мысленно составляет портрет Элины Конищевой. Глаза у нее странные, словно вытянутые за уголки и приподнятые к вискам. Цвет радужки светлый, голубой, а ресницы темные и пушистые, особенно там, во внешних уголках. Нос у нее тонкий, породистый, а губы…
Описание губ Петр составить не успел, потому что этими самыми губами Элина Конищева его поцеловала.
К чему Петр оказался совершенно не готов. Но мозг автоматом еще фиксировал, что запаха табачного дыма он почему-то совсем от нее не чувствует, хотя эти «Герцеговина-Флор» наверняка крепкие. А губы у нее почему-то на вкус сладкие. Чуть влажные и теплые. Отчего-то вспомнились карамельки.
И спина у нее невероятно тонкая. И слегка дрожит под его ладонью.
А губы все-таки сладкие.
Поцелуй как-то сам собой прекратился, так и не перейдя во французский. Но ладонь Петра по-прежнему лежала на пояснице Элины, а ее ладонь – на его груди. И Петр, убей бог, не мог вспомнить, как они оказались в таком положении. Все перебивал вкус карамели.
– Ну вот. Мы ликвидировали это досадное упущение.
Петр не сразу понял, о чем эти слова, произнесенный Элиной тихим, чуть срывающимся голосом. А, да. Его на допросах не целовали, да. До сегодняшнего дня.
– Спасибо, Элина, – «Константиновна» категорически не выговаривалось. Петр, наконец, заставил себя убрать руку с ее спины и от греха подальше сунул ее в карман штанов. – Что бы я без вас делал. – А потом резко развернулся и пошёл из гостиной к входной двери. – Не провожайте.
Он сбежал. Петр Тихий попросту сбежал. Потому что не понимал, что можно было сейчас сказать или сделать. Нет, у него мелькнул один вариант возможного развития событий после этого поцелуя. Но этот вариант был категорически неприемлем. Опять же, тогда бы пришлось кобуру снимать. А Петр при исполнении.
Глава 3
– Судя по выражению вашего лица, вдовица вас порадовала кое-чем интересным.
Ага, поцелуем. Но этого Петр Арсению говорить не стал.
– Судя по твоему жизнерадостному голосу, и тебе есть чем меня порадовать, – Петр устроился на своем месте за столом.
– Да, кое-чего есть рассказать.
– Рассказывай.
– Чайку забабашим?
– Бабашь, истребитель чаек.
Под горячий чай Арсений принялся за доклад.
– Занятный, конечно, этот тип – Евгений Поварницын. Он у меня тут рыдал.
– И ты тоже пугал бедного мальчика? – хмыкнул Петр, прихлебывая чай.
– Это Поварницын-то – бедный мальчик?
– Ну, таким его считает вдова. Мне сказала, что я пугаю бедного мальчика.
Арсений хохотнул.
– Как вы его вообще нашли, Петр Тихонович? Я обалдел, когда вы позвонили.
– Секреты мастерства, – отмахнулся Пётр. – Потом расскажу. Давай про нашего плакающего мальчика.
– Да пол-отдела ко мне заглянули – посмотреть, кто тут так у меня голосит, – Арсений выудил из тумбочки пакет с сушками. – Просто гастроли оренбургского театра народных талантов.
– В сухом остатке что?
– А в сухом остатке у нас отсутствие алиби, – с довольным видом сообщил Арсений, разламывая сушку.
– Даже намека нет?
– А вам больше скажу, Пётр Тихонович… – Арсений выдержал театральную паузу. – На момент убийства Конищева «плакающий мальчик» был в Москве.
– Вот это поворот. Неужели сам сразу – и признался?
– Секреты мастерства, – скромно потупился Арсений. А потом принялся хвастаться. – Я сразу понял, что там дело нечисто с алиби, и как-то по наитию намекнул, что сделаю запрос в авиакомпании, которые летают из Оренбурга – и Поварницын, возрыдав, сообщил, что прилетал в Москву.
– Как он объясняет – зачем?
– Ну, сначала что-то попытался присочинить про деловую командировку. А потом, еще раз возрыдав, сообщил, что приезжал встретиться с отцом.
– Все любопытнее и любопытнее. И что же – встретился?
– Он прилетел в день убийства утренним рейсом. Сказал, что хотел поговорить с отцом, но никак не мог решиться, и в тот день не приходил к Конищеву и не звонил ему.
– Что делал?
– Говорит, гулял по столице, все
