Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Иоанновны.
Ага, щаз, ищите дурака в другом месте. Надо быть полным идиотом, чтобы взвалить всю вину на себя на первом же допросе. Нет, я еще побрыкаюсь.
Фалалеев продолжил:
— Ежели будешь строптивым и непокорным — учти: за утаение малейшей вины — жестокое и примерное наказание, как за величайшее злодеяние. Укрывательство с твоей стороны будет тщетным, ибо правда нам всея известна, — он потряс листами бумаги.
Я понял, что это отчеты Борецкого и его начальника. Буду рассчитывать, что ничего лишнего они не написали.
— Признаешься ты?
— Мне не в чем сознаваться. Моя совесть чиста, — спокойно произнес я.
Фалалеев скрестил руки на груди и задумался. У меня сложилось впечатление, что к допросу он не готовился, да и рассеянный взгляд наводил на мысль о том, что чиновник не так давно успел приложиться к бутылке.
— Что писать? — подал голос писец, которому надоело ждать, когда «шеф» очнется.
— Пиши, что увещевание не понял, — вяло откликнулся чиновник.
Писец бегло застрочил.
— Говори, кто таков, каких чинов, откуда будешь и веры какой? — опомнился Фалалеев.
Понятно, началась рутина. В принципе, ничего страшного на данном этапе нет, главное, не сболтнуть лишнего.
— Барон курляндский, Дитер фон Гофен, вера моя… — я стал вспоминать, кем могли быть прибалтийские немцы. Понятно, что христиане, но какие именно? Так, католики отпадают, православные тем более… Рискну.
— …лютеранская, — добавил я, надеясь, что заминка с ответом получилась незначительной.
Чиновник удовлетворенно кивнул, писец старательно заскрипел пером.
— Каково состояние твое?
Вряд ли меня спрашивают о самочувствии. Видимо, интересуются материальным положением. Так, что там Карл говорил:
— Имение моей матушки неподалеку от Митавы.
Если спросят, сколько душ — завалюсь. Я ведь понятия не имею, сколько фон Гофены народа под ярмом держат. Хотя Фалалеев тем более не в курсе.
— Возраст твой?
Хм, будем надеяться, что мы с Дитрихом погодки.
— Двадцать пять лет.
— Скажи нам, Дитер фон Гофен, что привело тебя в державу Российскую?
Вариант с иномирянами, разумеется, отпадает.
— Желание послужить России и матушке императрице, Анне Иоанновне, — завернул я, памятую слова Карла.
Фалалеев поморщился. Как следователи, он без сомнения был циничен и смотрел на показания подозреваемых с большим скепсисом.
— А кто выступил твоим другом и сопровожатым?
— Мой кузен Карл фон Браун, родом из Курляндии.
Правда, только правда и ничего, кроме правды. Первый раунд я продержался. Было бы глупым засыпаться на начальной стадии.
— Проверим, не говоришь ли ты неправду и не был ли в руках заплечных дел мастера, — задумчиво произнес Фалалеев. — Сымай рубаху.
Я разделся до пояса. Палач смочил руку и провел по голой спине.
— В палаческих руках не был. Нет ничего, — констатировал он.
— Не единого рубца? — расстроено спросил Фалалеев.
— Вообще следов кнута нет. Спина чистая.
Я обрадовался, что Дитрих был законопослушным гражданином, иначе неизвестно как бы повернулся допрос.
— Государево дело за ним такое, — чиновник продиктовал список обвинений, затем вернулся ко мне:
— Скажи, зачем учинил злодейство на дороге, убив капрала Преображенского полка Звонарского, лакеев его Жукова и Зорина, а иже с ними поручика полка Измайловского Месснера?
— Признаю себя виновным в смерти Звонарского и одного из лакеев, не знаю фамилии. Хочу заметить, что я вынужден был взять на душу грех, ибо застал этих людей за разбоем, учиненным над поручиком. В смерти Месснера моей вины нет. Его предательски застрелил кто-то, оставшийся неизвестным.
— Как смеешь ты, душегубец, клеветать на мужей достойных? — взвился Фалалеев.
— В моих словах неправды нет. Я говорю только то, что видел собственными глазами. Спросите Карла фон Брауна. Он подтвердит.
— У тебя еще будет возможность стать с ним с очей на очи, — заявил чиновник, намекая на очную ставку.
— Прекрасно. Тогда обратите внимание на рану поручика — его застрелили со стороны спины, в то время, как я держал его на руках. Более того, при мне и оружия-то огнестрельного не было. Уверен, в показаниях свидетелей это отражено.
Фалалеев сверился с записями и наморщил нос. Судя по его недовольной роже, я был прав, с этим не поспоришь. Но деньги Огольцова отрабатывать надо.
— Запиши в протокол, что подозреваемый во всем запирался как замерзлый злодей. Приступаем к розыску.
Палач лязгнул огромными клещами. До меня дошло, что под «розыском» понимается не что иное, как пытка. Сердце бешено заколотилось, по хребту прокатились капли холодного пота. Вот он — момент истины.
Писец удивлено посмотрел на чиновника и растерянно пробормотал:
— К розыску, Петр Васильевич? Так на то ведь дозволение Андрея Ивановича быть должно… Как без него-то…
— С Андреем Ивановичем я завсегда договорюсь, — спокойно произнес чиновник. — Давай-ка, Архип, на дыбу подвесь энтого. Пущай на себя пеняет. Виска, она правду покажет.
Надеюсь, услышав эти слова, я не побледнел как мел.
Меня подтолкнули к дыбе, завернули руки за спину. Палач накинул на них петлю, другой конец перекинул через крюк в потолке и резко потянул. Ноги оторвались от земли. В плечах что-то хрустнуло, от напряжения глаза едва не полезли из орбит, я ощутил страшную боль в выворачивающихся суставах и дико заорал. Так плохо мне еще никогда не было.
Глава 7
Я вопил как оглашенный, хрипло хватал ртом воздух. Сил хватало только на то, чтобы не выдать себя с потрохами, не взять чужую вину, не навести поклеп. Ребра трещали, руки не ощущались, мышцы не справлялись с нагрузкой, тело пронизывала острая боль.
Ой, мама, не могу… не могу больше. Как больно! Скорей бы все закончилось… Гады, сволочи! Чтоб вас! И почему я?! Почему со мной?! Что же я такого сделал?! За что наказание?!
— А-а-а-а! — сердце едва не выпрыгнуло из груди.
— Не говорил ли ты слов хулительных, сим заставив Звонарского руку на тебя поднять? — вопрошал раскрасневшийся Фалалеев. — Не поносил ли высокую монаршую особу? Неспроста же Звонарский противу тебя шпагу обнажил.
— Ничего такого я не говорил.
— Врешь, мерзавец.
— Отпустите. Нет на мне вины. Я лишь защищал свою жизнь… Больно мне… Что же вы делаете?!
Фалалееву очень хотелось превратить дело из уголовного в политическое. И что тогда? Смерть, вырывание ноздрей, каторга, Сибирь? Может, взвалить на себя все, признаться даже в том, что не делал, лишь бы избавиться от муки. Нет, я должен бороться, чего бы это ни стоило. Старайтесь, старайтесь, скоты. Издевайтесь. Отольются кошке мышкины слезки. Ой…больно, больно как! Меня же инвалидом сделают. Козлы!
Я отчаянно матерился, но ругательства лишь распаляли мучителей, наслышавшихся в этих стенах такого, что мне и не снилось. Вряд ли их удивили мои трехэтажные конструкции.
— Винись, а то огнем
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
