Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
на транс, что ставило под угрозу осознание себя как реальной личности. Пол Фримен был даже рад. Его все больше увлекал этот человек, чье прошлое совершило столько невероятных зигзагов.
С другой стороны, над ним довлел диктат Федерального бюро обработки данных, требовавшего представить полный отчет в как можно более сжатые сроки. Для этого сюда и прилетал Хартц. В отличие от рутинных «привет-как-дела-хорошо-до-свидания», Хартц проторчал здесь целый день. Кто-то в Вашингтоне о чем-то догадывался. Или, по крайней мере, неосторожно высунулся с инициативой и теперь срочно нуждался хоть в каком-нибудь результате.
Фримен решил пойти на компромисс. Можно один день не прокручивать записанные в памяти события, а поговорить как живой человек с живым человеком.
Он заранее предвкушал удовольствие от разговора.
— Вы знаете, где находитесь?
Бритый облизнул губы, ощупал взглядом голые белые стены.
— Нет, но догадываюсь, что в Пареломе. Я всегда воображал, что в безликих секретных постройках в восточной части кампуса прячутся именно такие помещения.
— Какие чувства вызывает у вас Парелом?
— По идее, я должен коченеть от ужаса, но вы мне, видимо, что-то вкололи, поэтому я ничего не чувствую.
— Однако после вашего первого приезда в Парелом вы испытывали совершенно другие эмоции.
— Еще бы. В то время центр казался мне раем на земле. Чем он еще мог казаться ребенку с моим прошлым?
О нем в архивах сохранились записи: отец пропал, когда сыну было пять лет, мать продержалась год и сгинула в алкогольном угаре. Но мальчишка оказался живучим. Было решено, что из него получится неплохой «сын на прокат». Он был явно умен, вел себя тихо и достаточно воспитанно, не имел грязных привычек. Поэтому с шести- до двенадцатилетнего возраста кочевал из одного современного, «умного», иногда даже роскошного дома в другой из тех, что компании снимали для бездетных супружеских пар, присланных на временную работу из других городов. «Родители», как правило, хорошо к нему относились, одна пара даже всерьез подумывала об усыновлении, но в последний момент не решилась окончательно связать себя с ребенком, чей цвет кожи отличался от их собственного. Как бы то ни было, несостоявшиеся приемные родители утешали себя тем, что парень получил прекрасное представление о штепсельном образе жизни.
Мальчик воспринял их решение довольно спокойно.
Однако несколько раз после этого, когда вечером его оставляли дома одного (что случалось не так уж редко — ему доверяли), он подходил к телефону и, снедаемый чувством вины, нажимал десять девяток. Так делала его настоящая мать последние несколько жутких месяцев перед тем, как что-то сломалось у нее в голове. После чего изливал на пустой экран поток самых грязных, гнусных ругательств и, дрожа, ждал, когда анонимный голос скажет: «Хорошо, я выслушал тебя. Надеюсь, тебе полегчало».
И что самое удивительное — ему действительно становилось легче.
— Что вы скажете о школе, Хафлингер?
— Неужели это мое настоящее имя?.. Можете не отвечать. Школа мне не нравилась. Все какое-то половинчатое, словно меня прокляли, чтобы не позволить стать законченной личностью. Я и сам махнул на Ника рукой.
— А почему, помните?
— Конечно. Что бы ни говорили мои личные записи, я прекрасно помню юношеские годы. И даже детские. О Старом Нике, как в Шотландии зовут дьявола, я узнал еще в раннем детстве. Слова «уз-ник» и «преступ-ник» имеют тот же корень. Но самый главный — Святой Ник. Как воображение одновременно породило таких персонажей, как Санта-Клаус и Святой Николай, покровитель воров, я до сих пор не возьму в толк.
— Может быть, это все тот же принцип — одна рука дает, другая отбирает? Вы слышали, что в Голландии Синтерклаас приносит подарки в компании с чернокожим помощником? Тот задает порку детям, которые плохо себя вели и не заслужили подарка.
— Я о таком не слышал. Очень интересно, мистер… Фримен, если не ошибаюсь?
— Вы собирались поделиться воспоминаниями о школе.
— Зря я полез в задушевные разговоры. А что школа? Все то же самое — учителя менялись еще быстрее временных родителей, у каждого нового учителя своя педагогическая теория, поэтому толком учиться не получалось. Во многих отношениях школа была адом похлеще… э-э… дома.
Высокие стены. Ворота с охраной. Вдоль стен классных помещений — ряды поломанных учебных автоматов, ожидающие приезда ремонтников, ремонт раз за разом откладывали на потом. После замены автоматов школьники в считаные дни ломали их опять — да так, чтобы уже не починили. В голых коридорах к подошвам часто прилипал песок, которым посыпали свежепролитую кровь. Его собственная кровь пролилась только однажды — он был хитер и слыл чудаком, потому что пытался чему-то научиться, в то время как все остальные благоразумно сидели и ждали, когда им исполнится восемнадцать. Он старался избегать заточек, бит и огнестрела, проколовшись всего один раз. Хорошо, что рана оказалась неглубокой и не оставила шрама.
Его хитрости не хватало только для одного — вырваться из этой среды. Государственный комитет просвещения властно определил, что в жизни «детей на прокат» должен присутствовать некоторый элемент стабильности, а потому они были обязаны продолжать обучение в той же школе, где бы ни проживали на данный момент. Ни одна из временных родительских пар не задерживалась по соседству достаточно долго, чтобы довести борьбу с этим постановлением до победного конца.
Когда ему исполнилось двенадцать, в школу прислали учительницу по имени Адель Бриксэм — такую же упертую, как он сам. Адель обратила на мальчишку внимание и, очевидно, успела куда-то направить какой-то отчет, прежде чем ее заманили в ловушку, хором изнасиловали и у нее случился перегруз. В любом случае через неделю или около того классное помещение и прилегающий коридор оккупировал целый взвод госслужащих, мужчин и женщин в форме, с оружием, в обвязках и защитной броне. Класс впервые собрали полностью за исключением одной девочки, лежавшей в больнице.
Визитеры устроили экзамены, от которых невозможно было отвертеться — попробуй удрать, когда над душой стоит тип с мертвыми глазами и кобурой на боку. Никки Хафлингер вложил в шестичасовой экзамен — три часа перед обедом под жестким надзором и три после — всю свою тоску по признанию. Даже в толчок водили под конвоем. Тем из детей, кто раньше не подвергался аресту, такое обращение было в новинку.
После «ай-кью» и коэффициента эмпатии, а также тестов на восприятие и асоциальность — обычных, только более подробных — начался лютый трэш: тесты на латерализацию функций, двойную оценку, решение открытых дилемм, ценностные суждения, здравый смысл… и это было увлекательно! Последние полчаса он буквально кайфовал от понимания, что человек способен находить
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
