наступал на лужи, глядя как в них расплывается прекрасное исключительно московское небо. Наконец, юноша заскочил в свой подъезд.
Ваня открыл дверь квартиры и позвал Сашу. К его удивлению, никто не ответил. Есенин тихо бросился в спальню и, не обнаружив Булгакова и там, начал напугано искать его по всей квартире. Ваня мгновенно забыл прежние заботы про пары, подвеску и напиток. Вчера он так нагло выгнал Сашу из дома, чтобы привести очередную девушку, а теперь он просто не вернулся. Могло случиться, что угодно. Есенин продолжил носиться по квартире, а потом просто упал на кровать и закрыл лицо руками, представляя самые худшие сценарии. Ваня пытался услышать шум ключей, может Булгаков вышел в магазин? Но слышал лишь гудение ламп над головой и шум с улицы, что сейчас против обыкновения его не беспокоил. На глазах заблестели кристаллы слез, и одна скатилась по бледной щеке.
Однако он настолько углубился в свои мысли и слезы, что вырвало его из них лишь легкое прикосновение к плечу.
— Эй, Есенин, ты чего?
Есенин резко обхватил стоящего рядом человека и поднял заплаканные глаза.
— Ты где пропадал, Саш? Ты не представляешь, как я волновался. Я думал… тебя убили, украли, задавили. Что бы я без тебя делал, Булгаков? — крикнул он, вставая и направляясь в ванную, чтобы умыться от последствий страха за друга.
Саша замер, не меняя положения руки. Даже моргнуть ему сейчас было сложно. Булгаков прокручивал в голове слова Вани: «что бы я без тебя делал, Булгаков?». «Что бы я без тебя делал, Булгаков?». Пара слов, а в Саше словно что-то загорелось. Он всегда жил с мыслью, что без Есенина он не справится, а здесь его товарищ, плачущий из-за страха потерять Касаткина, повторил его же мысли, но в обратную сторону. Ваня искренне волновался за него, а не пропустил мимо ушей позднее возвращение. Булгаков опустился на кровать, не веря своим ушам. Рядом опустилась ставшая близкой Саше фигура Вити Базарова:
— Эй. Саш, все нормально? Тебя как током пришибли…
— Вить… Вить, ты слышал это?
Однако Булгакову пришлось мгновенно выходить из состояния шока, ведь в комнате появился и сам виновник торжества. Он посмотрел на Базарова, потом на Сашу, поднял брови и произнес:
— О. — Есенин сел на кровать, напротив. — Чем больше нас, тем веселее, да? А вы помните, что сегодня за день?!
— Помним, Ваня, мы едем ловить кошек на Большую Ордынку.
Честно говоря, Есенин мог бы походить на духа, больше чем все то, что могло им встретиться на улицах. Бледный как всегда, так еще и избитый в районе скул и носа. Вот только выглядел он все еще потрясающе. Не верю, что шрамы украшают мужчину, однако в случае Ваньки это только подтверждалось. Есенин был похож на мелкого воришку из девятнадцатого века, так что и царапины подходили к образу.
— Чехов зайдет через полчаса, Коровьев через час.
— Вить, может не будем впускать Женю? Мы же их не разорвем, так только Коровьев умеет. — толкнул Базарова в бок Саша, тот засмеялся.
Полчаса пролетели незаметно за рассказами Вани о веселой ночи, и ровно в назначенное время в квартиру трижды позвонили. Есенин сорвался с места, не закончив предложение, Витя и Булгаков побежали за ним, чтобы если что остановить драку перед ее началом. Чопорно вошедший с левой ноги Чехов в элегантной тройке пожал руки Базарову и Саше и собирался заключить рукопожатие с Есениным, но тот наклонил его, обхватив шею, и начал быстро трепать по волосам. Смех Жени прерывался лишь короткими:
— Эй! Прекрати! Я их так долго укладывал!
В конце концов, парни крепко обнялись и протянули друг другу руки, но, к удивлению остальных товарищей, не просто пожали, а начали изображать какие-то движения ладонями, начиная от хлопков и ударов кулаками, заканчивая неким подобием бабочки из пальцев.
— Вы…вы после драки решили стать лучшими друзьями? — открыв рот, промямлил Булгаков.
— Ага, меня Ваня по мозжечку шандарахнул, видимо отдел мозга вправил какой-то и теперь мы друзья.
— Не, Чехов, мы могли враждовать сколько угодно, но дерешься ты прекрасно!
— Взаимно, Сень. Надо будет повторить. — засмеялся Чехов, наконец-то не пряча веселость за снобизмом.
— Только через мой труп! — раздался громкий мелодичный голос со стороны оставленной нараспашку после прихода Жени двери. Коровьев сложил руки на груди и напугано осмотрел смеющихся новых старых друзей. Когда он заметил их настроение, серьезное лицо испачкала типичная для лапочки-Адама улыбка.
Музыкант обнял поочередно всех друзей с привычной ему сангвинической искоркой зеленых глаз. Есенин восторженно захлопал в ладоши, стал на стул, кое-как удержался, так, что Булгаков чуть не кинулся его ловить, но все же уперся твердо. Ваня прокашлялся и начал говорить, по мере того, как он говорил, голос его становился громче и громче:
— Дорогие друзья! Сегодня нас ждет третье путешествие, а три- мое любимое число, значит обязательно будет весело! Мы с вами направляемся на Большую Ордынку, где по легенде бродит стая призрачных кошек, предвещающих беду! Поэтому нам придется ловить каждую кошку и проверять, живая ли она на самом деле.
Таким образом, Гротеск оказался на Ордынке. Ехать в метро было пыткой для Коровьева, Базарова и Булгакова, ведь основным чувством был ужасающий испанский стыд. Когда Чехов и Есенин сошлись, на свет произвелась новая водородная бомба. На первый взгляд настолько разные, юноши успели за какую-то неделю после драки осознать, что им нравятся одинаковые фильмы, книги, что они оба не любят ваниль, что одинаково шмыгают носом, когда обижаются, что курят одни и те же сигареты и не понимают, как Булгаков курит верблюда. Ваня узнал, что даже волосы по структуре у них совпадают: правда Чехов выпрямляет, а то пряди сильно лезли бы в лицо во время лабораторных работ. В принципе, если Есенина с Женей одеть в одинаковые вещи, вернуть Ваню в натуральный цвет и запретить Чехову менять что-то в волосах, их можно было бы абсолютно спокойно перепутать. Различали лишь веснушки. Холодное и рациональное поведение доктора не было его настоящим, как выяснил поэт. Даже в абсолютно трезвом состоянии врач мог спокойно смеяться и творить такое, что свойственно Есенину. Медик не мог объяснить откуда взялся этот образ, но это не особо интересовало его нового лучшего друга.
И вот, парни зарыли топор войны, и теперь, катаясь в метро, улыбались, хохотали, носились по перрону, легко дрались, игнорируя взгляды толпы. Коровьев при возможности перекрывал их Булгаковым и Базаровым, а сам шел просить Чехова вспомнить прошлые слова и прекратить вести себя как дурак
