и постепенного уничтожения неугодных. Мы тут все, это, неугодные, понимаешь? — прошептал Ездра.
— Кому? — не понял Иона.
— Режиму, кому же ещё, — усмехнулся Ездра. — Нас тут гнобят по-тихому. Уничтожают, это, психически, а если повезёт, так и физически. Держат на всякой дряни — наркота, нейролептики, психотропы, или что там ещё у них в науках открыто.
— Я с режимом вообще никак… никогда, — недоумённо поднял брови Иона.
— Это тебе так сейчас кажется, здесь, в изменённой реальности. Глюки бывают у тебя?
— Глюки?
— Ну, там, минные поля, к примеру, виселицы, диковинные города, ещё что-нибудь, не знаю.
— Война… — вздрогнул Иона. — Война вспоминается. Только я не помню, был я на самом деле на войне или не был. Иногда помнится, что был. В плену был. А иногда понимаю умом, что не был я ни на какой войне, какой там к собакам плен. Я же бомжом был. Из трамвая.
— Ну вот, — довольно кивнул Ездра. — Вот, видишь. Это, стало быть, тебе уже сломали память, историю твою переписывают потихоньку, смешивают реальности. Можешь быть уверен, друг ситный, что не был ты никогда, это, бомжом. Да и на войне не был — какой из тебя вояка. Видел я, как ты палил, это, нынче в белый свет, как… Хотя тоже не факт, что это не следствие обработки. Если они память могут сломать, то, может, им, это, и былые навыки — раз плюнуть.
— Бред какой-то, — недоверчиво мотнул головой Иона. — Что-то не клеится, Ездра.
— Это, паря, смотря каким клеем клеить.
— То есть, ты хочешь сказать, что на самом деле нас нет? Так, что ли?
— Есть, куда же мы денемся, — покачал головой Ездра, досадуя на непроходимую Ионову тупость. — Мы-то как раз — есть. А нету тех, кем мы, это, были. По-настоящему. Есть Ездра, Иона, Дылда — нелюди, без прошлого, без будущего, это, без ничего. Ну, прочухал?
— Нет, — замотал головой Иона. — Нет, всё равно не клеится. Это мне Сам примерно то же самое говорил. Нет, говорит, никакого санатория…
— Сам? — опешил Ездра. — Так и сказал?
— Так и сказал. Это, говорит, глюк, а ты сам, говорит, наркот и псих.
— Хитро!
— Ты ведь видел План, Ездра? — спросил Иона.
— План-то? — прищурился Ездра. — План…
— Что там, Ездра?
— Да ничего.
— Что там?! — Иона схватил его за грудки и затряс, вытряхивая правду, припрятанную за душой, да и саму душу готовый вытрясти, если понадобится.
— Да ничего там, говорю же, — неожиданно отрезал Ездра, сдёргивая с себя Ионины руки. — Ничегошеньки. Нет никакого плана, парень, вот так-то. Чистый лист. Карт, стало быть, бланш.
— Как это? — поник Иона.
— Да так это, — огрызнулся Ездра, оправляя фуфайку. — Разворачиваю я эту портянку, она размером с теннисный стол, а там — ничего. Один только, это, заголовок: «План санатория „Лета“». Я уж и так рассматривал и этак, думал, может, постёрлось или засекречено как-нибудь. Ничего. И не было никогда. Чисто. Табула, это, раса и карт бланш, вот так-то.
— Лето…
— Ну да. Лета.
— Знаешь, что сказал мне Сам? Сказал, что вас нет — ни тебя, ни Кундри. Вы есть только в моей голове.
— Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой, — усмехнулся Ездра.— Да только вряд ли так карта ляжет.
— Знаешь, иногда я сам сомневаюсь во всём, — сказал Иона. — Начинаю думать и перестаю понимать, где правда, а где вымысел. Глюки, как говорит Сам.
— А вот задумываться-то, паря, и не надо, — кивнул Ездра. — Не надо задумываться. Если начнёшь задумываться, как тот баран, то тут тебе, это, и конец. На то у них и расчёт, чтобы заставить тебя сомневаться. Где, это, начинается сомнение, там и конец тебе. Нет, ты живи так, будто всё путём, всё нормально вписывается в обыденность твоей жизни. Что бы ни случилось, — всё путём, говори себе, ничего, это, особенного не происходит, и баста. А если начнёшь сравнивать, это, анализировать да прикидывать, бывает так на самом деле или не бывает, — добра не жди. Поедешь крышей, никто тебе не поможет. А им того и надо, чтобы поехал, для того нас тут и мурыжат.
— Не понимаю, Ездра, ничего не понимаю, — Иона потёр лицо ладонями.
— Самое позднее на рассвете нас уконтрапупят, — сказал Ездра. — Наширяют какой-нибудь дрянью так, что ни тяти, ни мамы не вспомним. Это как стопарь принять. Так что бежать надо, паря.
— Как и куда бежать?
— Неважно, — мотнул головой Ездра. — Отсюда. Туда.
— Ты же знаешь, это невозможно.
— А что в этом мире вообще возможно, кроме невозможного? — усмехнулся Ездра.
Дверь открылась. На пороге возник главврач. За его спиной лыбились охранники. Пленные уставились на вошедших, недоумевая, чего им ещё понадобилось.
— Выходи, — велел главный.
— Кто? — спросил Ездра.
— Оба.
— Куда? — поинтересовался Иона.
— На процедуры, дружок, — усмехнулся главный, — на процедурки, процедурочки, — и повёл стволом автомата для ясности.
Ездра, закряхтев, поднялся.
— Не пойду, — сказал Иона. Ему вдруг стало страшно. Он не был сейчас готов ни к смерти, ни к пыткам, ни к инъекции какой-нибудь дряни, после которой он закатит глаза под лоб и начнёт пускать слюни, медленно, но верно становясь растением.
Ездра покосился на него неодобрительно, покачал головой.
— Не срамотись, — сказал. — Идём. Хуже чем есть, всё равно не будет.
— Здравая речь, — усмехнулся главный. — Давай, Иона, будь мужиком. Тебе ведь по-любому придётся с нами пойти, разница только в плюс-минус боли и обиде. Ты же, вроде, только псих и язвенник, но не мазохист, нет?
Иона тяжело поднялся.
15
Их вывели на улицу, где снежная крупа опять сменилась дождём. Обойдя админкорпус, повернули к медкорпусу, к тому, крайнему, у самого склада, в котором, говорят, располагались физиокабинеты до того, как под них построили новое здание. Потом, вроде, прежний корпус забросили и использовали под старую медтехнику. Но ходили и слухи, будто там устроили что-то вроде публичного дома для медперсонала и водили туда из женского корпуса тех, что по-податливей и готовы за укол хмари, стакан
