только толстые кедры. Одно дерево повалят – сразу десять кубометров есть. А другие деревья заламывают – наплевать.
– Отчего другие деревья не берут? – спросил Коньков.
– Ильмы, ясень, бархат, лиственница – все тонет.
– И все молчат? – накалялся Коньков.
– Почему молчат? – спросил Кончуга. – Калганов шумел, понимаешь.
– А вы почему молчите, Семен Хылович? Вас же кормит эта река и тайга!
– Кому говорить? Кто нас послушает? – Дункай вяло махнул рукой на залом и пошел к лодке. – Мы уж привыкли.
– Ты привыкыл, а я не привыкыл, – ворчал Кончуга, идя вслед за Дункаем. – Тайга болеть будет, гнить. Плохое дело, привыкыл…
– Ладно, мужики! – сказал Коньков примирительно. – Давайте съездим на ту косу, где мы хотели приземлиться на вертолете. Что там за люди? Чем они занимаются?
– Это лесная экспедиция, – ответил Дункай. – Они определяют сортность леса.
– Каким образом?
– Берут полосу вдоль реки, метров на двести шириной, и считают – сколько и каких деревьев растет на этой полосе? Какой возраст? Что можно брать, что нельзя…
– А давно они здесь работают?
– Да, пожалуй, второй месяц.
– Тогда едем к ним! – приказал Коньков. – Они должны знать Калганова и видели, наверно, кто ночью по реке проезжал.
Не успел еще Кончуга завести мотор, как где-то за лесистым холмом раздался далекий, но зычный звериный рык.
– Вроде тигр? – сказал Коньков, прислушиваясь.
Но рык не повторился.
– Чужой приходил, – ответил Кончуга, запуская мотор.
– То есть как чужой? – удивился Коньков. – У вас что, свои тигры здесь пасутся?
Кончуга раскурил свою трубочку, вывел бат на стремнину и только тут ответил:
– Есть и свои, понимаешь. На Арму один, на Татибе два, где солонцы – тоже есть тигрица и два тигренка. Я все тигры знай. Этот чужой.
– Ты что, видел его?
– Не видел, такое дело.
– Как же ты определил, что он чужой? По рыку, что ли?
– Его собачек таскал.
– Твоих собак?
– Моих не трогал. Которые лес сортируют, у них утащил. Такой тигр человека может кушать.
– На то он и тигр, – сказал Коньков.
– Это не наш тигр. Его из Маньчжурии приходил. Старый тигр, охотится на изюбрь не может. Только собачек таскай. Корову может, овечку, человека.
– Это кто ж тебе говорил, Калганов?
– Я сам знай.
– М-да… – многозначительно покачал головой Коньков и вспомнил давешнюю фразу Косушки: «Уж больно много ты знаешь».
5
Лесотехническую экспедицию они застали на косе. Тут горел костер, на перекладине над костром висели закопченные чайник и котел. Рабочие, вернувшиеся из тайги на обед, успели разуться, скинуть защитного цвета куртки с капюшонами и сетками от комаров; трое блаженно растянулись возле огня, четвертый лежал в палатке, высунув наружу ноги в шерстяных носках.
Коньков, сидевший в носу бата, махнул Кончуге рукой, тот резко вырулил и с разгона направил бат на песчаную отмель. Лодка, скрежеща брюхом о песок и гальку, почти всем корпусом выскочила на сухое.
Коньков выпрыгнул первым из бата и подошел к костру:
– Здорово, ребята!
– Здорово, начальник! – иронично отозвался бородатый детина в черной рубахе с расстегнутым воротом.
Видно было по тому, как остальные рабочие помалкивали, этот детина и был бригадиром.
– Какой я начальник? – сказал Коньков, присаживаясь на корточки и вынимая из костра головешку, чтобы прикурить. – Я из тех, которые следы потерянные ищут, вроде гончих на охоте.
– Их вроде бы легавыми зовут, – подмигнул Конькову беловолосый парень с облупленным от загара носом и прыснул в кулак.
– А ну, заткнись! – цыкнул на него бригадир.
– Да я это к слову… Насчет чего иного вы не подумайте, – оправдывался тот, разводя извинительно руками.
– Легавые – это те, которые хвостом виляют, – сказал Коньков, таким же озорным манером подмигивая беловолосому парню.
Все дружно рассмеялись.
– Я из района, участковый уполномоченный; звать меня Леонидом Семеновичем. – Коньков протянул руку бригадиру.
– Павел Степанович, – отрекомендовался тот.
– Вот и тоже! – сказал Коньков. – Вы давненько на этом месте?
– Четырнадцатый день. А что? – спросил бригадир.
– Чем занимаетесь?
– Тайгу сортируем.
– Слыхали, Калганова убили? – сказал Коньков, глядя поочередно на рабочих.
– Какого Калганова? Ученого, что ли? – аж привстал бригадир.
– Его…
– Когда?
– Где? – допытывался каждый.
– Нынче ночью. На Теплой протоке, – ответил Коньков.
– А может, вечером, понимаешь, – сказал Кончуга, подходя и присаживаясь к костру.
– Какая сволочь? – процедил сквозь зубы бригадир и заковыристо выругался.
– Кто сволочь? – спросил Коньков.
– Да тот, кто убил.
– Во был мужик! Настоящий таежник, – сказал третий рабочий, пожилой лысоватый мужчина, заросший седой щетиной. – Травы нам привез для подстилки в сапоги. И что за трава такая? И пружинит, мягкость придает, и в труху не перетирается.
Подошел к костру и Дункай; в наступившей тишине неторопливо раскурил сигарету от головешки и сказал:
– Забо-отливый был мужик, это правда. Обо всем заботился: и о людях, и о лесе, и о воде. Да не всем это нравилось. У одних забота на словах, другие же с кулаками лезут доказывать свою заботу. В драку лезут. Таких у нас не жалуют.
– Значит, видишь безобразие – и посапывай себе в кулак? – спросил, недобро смерив Дункая взглядом изжелта-смоляных глаз, Павел Степанович.
– Да я не про то, – покривился Дункай. – За порядок переживай, но и себя не бросай, как затычку, в любую дыру. Прорех у нас много. Всех прорех своим телом не закроешь.
– Рассуждать мы научились, а делаем все – через пень колоду валим, – сказал более для себя Павел Степанович и уставился долгим взглядом в костер.
А пожилой мужичок с лысиной подтянул свои сапоги, вытащил из них травяную прокладку и положил просушить ее поодаль от костра.
– Травки подарил нам, – говорил он ласково. – Раньше про таких говорили – божий человек. Мир праху его!
– Такой трава хайкта называется, – отозвался Кончуга. – Я сам доставал ее.
– Ты лучше расскажи, как стадо кабанов съел? – сказал беловолосый парень, посмеиваясь и подмигивая Кончуге.
Павел Степанович грустно усмехнулся и встряхнулся как бы из забытья.
– Это нам Калганов рассказывал, – пояснил бригадир Конькову. – Зимой, говорит, охотились с Кончугой. Стадо кабанов подняли. Я, говорит, убил трех, а Кончуга шесть штук. Снег лежал глубокий. Как вывозить кабанов? Прямо беда. Я, говорит, пошел в деревню за лошадью. Пятьдесят верст просквозил на лыжах. Нет лошадей – все в извоз ушли. Я в райцентр, говорит, подался. А Кончуга посадил всю свою семью на нарты и на четырех собаках привез к убитым кабанам. Раскинул палатку и пошел пировать. Пока, говорит, я лошадь нашел, пока приехал – он уже пятую свинью доедал.
Все засмеялись, и только Кончуга невозмутимо посасывал свою трубочку и смотрел в огонь, будто и не слушал
