у меня в голове опять раздался голос противного старикашки:
— Потому что я оказался к тебе привязан, как к ученику дона Леона. Думаешь, меня это радует? Он был величиной, а ты балбес балбесом.
— Значит, мне надо развивать свои способности к чарам.
— Точно дон Алехандро, это знак, — согласился Серхио. — Ками к кому попало не приходят. Я вообще не особо в чародействе шарю, но, вроде, говорят, что их отлавливают и привязывают специальным ритуалом. А после смерти чародея умирает и зверушка.
Я вопросительно посмотрел на паука, который сидел на моем плече.
— Ты каким-то образом привязку на себя перебросил, — недовольно сказал он. — Потому и слышишь меня теперь. А дон Леон все, нет его давно. Отомстил — и умер.
Я вспомнил, что общение старикашки и паука проходило без слов и попробовал оттранслировать мысль:
— А ты меня слышишь?
— Разумеется.
— Как зовут тебя, чудо?
— Обычно — иди сюда.
— А имя у тебя есть?
— Имя? Это как у людей? Ками-то оно к чему?
— Как к чему? Звать тебя как-то надо.
— Зачем? Тебя слышу только я, ты не слышишь других ками. Бесполезная штука это твое имя.
— Будешь Шариком, — решил я уже вслух.
— Каким еще Шариком? — взвыл он, подпрыгнув на моем плече.
Шарик оказался довольно увесистым, не иначе как из чистого золота, а плечо было не слишком тренированным. Скрип зубов я удержал и сказал преувеличенно бодро:
— Нехорошо, когда спутник без имени. Неправильно. Он уникален, а значит, должен чем-то выделяться среди других. — Шарик затих, обдумывая мои слова, а я продолжил: — Серхио, а ками и камии как связаны между собой?
— Как-как, обычно, — удивился тот. — Камии — это женского полу особи, значит. А ками — мужского.
— Ого у них разница… — удивился я. — И не страшно тебе, Шарик, с такой горой связываться?
— Страшно связываться с тобой. — Он возмущенно переступил всеми лапами на моем плече. — Да только без моего присмотра тебя быстро отправят на перерождение, а с тобой — и меня. А камии — прекрасные спутницы: носят, кормят, заботятся и… это самое… тоже регулярно перепадает. Тебе о таком только мечтать, извращенец.
— Понятно. Она впереди с рюкзаком. Я сзади — в рюкзаке. Не жизнь — мечта.
Я даже спрашивать не стал, как выглядит «это самое», чтобы не получить психологическую травму. На мой взгляд, извращенцем был как раз Шарик, потому что камия ками может использовать только как вибратор, большую живую секс-игрушку, которая подзаряжалась едой и которую постоянно приходилось таскать с собой.
Только сейчас я вспомнил, что вчера вечером напился. Шикарное, наверное, вино было, специально для принца. А я его выжрал и даже вспомнить сегодня не могу, какое оно было на вкус. Пустые бутылки валялись у костра, как укор моей истерике. Сейчас от нее не осталось и следа, как будто я окончательно принял случившееся. Голова не болела, и мое сознание ощущало себя в ней довольно комфортно. Прежний хозяин тела ничего своего не оставил, что облегчило вселение и мою совесть. Если ее что-то и мучило, то только…
— Серхио, извини за вчерашнее.
— Глупости, дон Алехандро, — отмахнулся он. — Разве я не понимаю? Сколько на вас вчера навалилось всего. И на алтаре полежали и с королевскими солдатами пофехтовали, и узнали и про своего настоящего отца, и про то, что мать продала, — тоже. И это я еще молчу про бандитов, нападение которых прямо тьфу по сравнению с остальным. С той же камией. Вы и так столько держались. Для поэта — вообще замечательно.
— Ты еще и поэт? — хохотнул Шарик.
— Тело поэта. Я — нет.
— И чего кривишься. Замечательное тело. Дон Леон всегда выполнял обещанное. На тебя такой ритуал потратил, не пожалел. Там одних ингров на тысячи доранов.
— Что ж его на себя не потратил?
— Переродиться со все помнящей душой может только тот, кто ни к чему и ни к кому не привязан сильными чувствами. Дон Леон же был помешан на мести, поэтому у него душа с телом были сцеплены накрепко. Никакой ритуал бы не помог — он сразу за Грань ушел. Дон Леон иногда видел будущее. Точнее — его вероятности. Ни в одной из них у него не было второй жизни, поэтому и держался до последнего, пока месть не исполнил.
В его голосе звучали искренние чувства, но поскольку голос был точь-в-точь как у старикашки, создавалось впечатление, что тот сам себя оплакивает. Задело меня не это, а заявление что меня в моем мире ничего не удерживало. От такого — лишь шаг до подтверждения теории Артема, что там мы были не в свое время и не на своем месте. Теория Артема, как и высказывания Шарика были весьма спорными, но спорить я не стал.
— А почему я слышу твой голос, как голос дона Леона?
— Почему, почему… Потому. У спутника со временем появляются многие привычки чародея. Вот поживу с тобой, на тебя походить буду. Хотя и не хотелось бы. Дон Леон был настоящим чародеем, его все боялись. А ты даже не чародейская личинка, ты вообще зародыш чародейский. И что из тебя вылупится, один Всевышний знает. И вообще, кормить меня будут? Я из-за тебя от такой девушки ушел, рассчитываю на компенсацию.
В этот раз страданий в голосе не было. Наверное, не так уж хотелось оставаться у этой замечательной девушки. Я бы тоже постарался удрать от особы, которая настолько больше.
— Серхио, у нас вроде вчерашняя каша оставалась?
— Оставалась, как раз хватит позавтракать, — подтвердил он. — И вода под чай вот-вот вскипит.
Он засуетился, вытаскивая остальные продукты, потому что каши было маловато на дневной переход.
— Ты… мне… кашу? — возмутился Шарик. — Я кашу не ем.
— Попросил бы свою девушку выдать тебе отступные сухим пайком.
— У нее в коконах все хранится, я столько не донесу. Да и ты не унесешь. Хиляк ты, Хандро.
— Ты говорил, тебе моя энергия нужна. Ее недостаточно?
— Разумеется, нет. Твоя энергия мне нужна, чтобы творить заклинания. И их, в отличие от тебя, я знаю множество.
— Да ну? Покажи что-нибудь.
— Твоя энергия только начинает просачиваться и усваивается с большими потерями, так что ничего я не покажу. Вот когда мы притремся друг к другу… А для этого я должен нормально питаться. Мясом. Вон тот окорок мне подойдет. Только порежь помельче.
Я настрогал ему полосок в одну из бесхозных мисок, и Шарик спрыгнул с моего плеча и приступил к трапезе. Я же воспользовался тем, что мое плечо больше ничего не оттягивает, и радостно сделал все утренние дела, потому что любая жидкость, попавшая в организм, через какое-то время стремится на выход. В число чародейских особенностей моего организма однозначно не входило вечное удержание жидкости, так что пришлось оросить кусты поблизости.
Потом я немного поплескался в водичке и вернулся к костру. Голова, как ни странно, не болела — то ли вино качественное оказалось, то ли у организма повышенная регенерация — так что я даже смог попользоваться ею по прямому назначению. И это не только в нее есть, но и думу думать.
Из плюсов было только то, что я жив, цел и с магией. Все остальное было сплошным минусом. Даже отомстить за свое положение никому не выйдет — все умерли настолько давно, что там, поди, и костей не осталось в могилах. И даже будь у меня мысль отыграться на потомках Бельмонте или Мурильо — ничего бы не вышло, потому что потомков тоже нет. А вот цель какая-то нужна, чтобы не свихнуться. Но как можно ставить перед собою цель, ничего не зная про мир, где я нахожусь?
— Серхио, как учатся чарам?
— Обычно в ученики к чародеям идут.
Шарик внезапно застрекотал, потом, сообразив, что я его не понимаю, прыгнул и забрался на мое плечо. Причем использовал он четыре лапы, в остальных четырех тащил ломти вяленого мяса.
— Ты не сможешь пойти в ученики к чародею.
— Почему это? — опешил я, от неожиданности даже вслух. — У меня же есть способности к чарам.
— А еще у тебя есть метка учителя. Поэтому никто тебя не возьмет на индивидуальное обучение.
— Он что-то говорит? — спросил Серхио.
— Говорит, что у меня есть метка учителя.
— Значит, учил все же кто-то. Но плохо.
— С чего это плохо! — возмущенно застрекотал Шарик. — У дона Леона времени не было. А так он лучший учитель был в этом мире! Равных нет ему.
— Может, совсем недолго? — предположил я вслух, прикрыв рукой разбушевавшегося Шарика.
— Думаю, если кто-то и учил, у него уже не спросишь. Торрегроса наверняка постарались и все зачистили. За чародеев-то денег не платят, их просто отбирают, без денег.
— А потом учат чарам? — предположил я.
— Сначала оскопляют, —
