трибуне как типичный правый оппортунист! Оппортунисты, как известно, не верят в силы партии, не верят в то, что партия может повести за собой трудовое крестьянство. Да, раньше мы были плохо связаны с деревней. Но партия нашла правильный подход к душе крестьянина. Мы объявили антиналоговую кампанию, и трудовые крестьяне поддерживают нас. Мы научились руководить ими в борьбе с правительством. Наша партия стоит во главе масс, получила их доверие. Не видеть этого значит ничего не видеть и не понимать. Это свойственно правым оппортунистам.
Потом перешла к другому вопросу:
— А теперь о молодежи. Часто в округах случаются недоразумения между партийцами и молодежью. Наши партийные товарищи много говорят о провокаторах, о необходимости борьбы с ними, но не пользуются помощью комсомольских организаций в борьбе с ними. Нужна координация в деятельности партийных и комсомольских организаций. Для руководства молодежью надо отбирать наиболее развитых и деятельных работников, а получается так, что часто посылают слабых, которые своей бездеятельностью, неумением и незнанием дела принижают партию в глазах молодежи. Мы надеемся, что партийные организации возьмут курс на большевизацию молодежи.
На съезде все острее и острее развертывалась борьба взглядов, направлений. Вера вынуждена была еще раз просить слова и еще раз напоминать, что оторванность комсомола от партии еще слишком велика и необходимо укреплять комсомол, усиливать партийное руководство им. Это больше всего волновало ее, потому что сегодняшние комсомольцы — это завтрашние коммунисты, и от их политической подготовки, закалки будет зависеть будущее партии.
Во второй своей речи она высказалась за единый фронт прогрессивных сил, который позволил бы вовлечь массовые организации в революционную борьбу, одновременно решительно разоблачать партии, которые изменяют рабочему классу.
После съезда ей разрешили встретиться с родными. Казалось, на крыльях летела она в Марфино, где жили мама, сестры — Надя, Люба и брат Василий. Появление ее в доме было неожиданным и радостным. Родные не знали, куда ее усадить, как лучше приветить. А она жадно набросилась на них с расспросами. Времени в ее распоряжении было мало, а знать хотелось так много — о каждом из близких (по нелегальной почте обо всем не напишешь и все не спросишь) и вообще о жизни в Советской стране. Ведь это самый дорогой капитал для коммуниста-подпольщика.
Встреча пролетела, как один миг. Вера расцеловалась со всеми на прощание и не разрешила провожать себя.
— Отвыкла от провожатых! — сказала она.
— Береги себя, доченька, — умоляюще говорила вслед ей мать.
— Обязательно, — пообещала Вера. — Ты за меня, мамочка, не беспокойся. Я везучая, со мной никогда ничего не случится.
Вернувшись, Вера снова колесит по Западной Белоруссии. Встречи, беседы, доклады, воззвания поглощали ее время без остатка. О себе ей некогда было думать. Да она уже давно привыкла обходиться самым малым, самым необходимым. И ни минуты отдыха, ни минуты покоя.
Важным для нее был только результат работы. Если удалось завоевать на свою сторону еще одного человека, если прояснилось политическое сознание еще у одной хотя бы небольшой группы людей, значит стоило жить, недоедать, недосыпать.
ЗА ТЮРЕМНОЙ РЕШЕТКОЙ
В ночь на 15 сентября 1925 года Вера засиделась за работой на одной из нелегальных квартир в Белостоке. Недавно ЦК комсомола Западной Белоруссии получил письмо от ЦК комсомола Советской Белоруссии. В нем рассказывалось о том, как советские люди, преодолевая большие трудности, ликвидируют неграмотность, строят новые предприятия.
Надо было донести правду о Стране Советов до простых белорусских и польских тружеников. Когда хозяева улеглись спать, Вера села писать листовку на польском языке.
Окна были плотно закрыты ставнями. В квартире и на улице царила мертвая тишина. В такое время легко думается, легко пишется. Мысли плывут и плывут. Рука торопливо скользила по бумаге.
Сильные удары в дверь и в окно заставили Веру вздрогнуть. Ясно, друзья так не стучат. Времени хватило, чтобы порвать только что написанную листовку, уничтожить письмо ЦК комсомола Советской Белоруссии. На столе — фотокарточка близкого, дорогого человека, подпольщика. На мгновение Вера заколебалась: рвать или спрятать? Но в дверь стучали все решительнее, и перепуганные хозяева, наскоро одевшись, поспешили открыть. Взглянув еще раз на мужественное лицо друга, Вера прошептала: «Прости!» — и клочки фотокарточки посыпались в корзину. Когда полицейские ворвались в комнату, туда же летела порванная записка того же подпольщика.
Сыщик бросился к корзине, схватил ее и осторожно передал своему напарнику:
— Придется разобрать по порядку и склеить во что бы то ни стало.
Обратившись к Вере, строго глядя ей в глаза, потребовал:
— Прошу пани о довуд (паспорт).
Она подала паспорт на имя Вероники Корчевской.
— Вы арестованы, — заявил сыщик. — Одевайтесь. Насмерть перепуганные и растерянные хозяева с тоской смотрели вслед удалявшейся квартирантке.
Допрашивал следователь дефензивы — высокий холеный офицер. Каждый его вопрос, заданный с нарочитым равнодушием, Вера встречала настороженно.
— Как вы себя чувствуете, пани Корчевская? — с плохо скрываемым ехидством спросил он по-русски. Видно было, что вопрос следователя продуман заранее.
— Благодарю вас, господин офицер, за трогательную заботу о моем самочувствии, — таким же тоном ответила Вера по-польски.
— О-о, как прекрасно вы владеете польским языком! — Офицер изобразил на своем лице удивление.
— А чем язык Мицкевича и Ожешко плох?
— Да, — переходя на польский, сказал следователь, — но Мицкевич и Ожешко, как известно, были поляки, а пани, насколько мне известно, чистокровная белоруска.
— Ваша принадлежность к польской национальности, смею заметить, не мешает вам владеть русским языком. Отвечая комплиментом на комплимент, скажу, что вы им владеете неплохо. К чему бы это? Я ведь живу среди поляков и обязана знать польский язык, а вы, пожалуй, в России ни разу и не были.
На миг следователь стушевался. Напускное равнодушие как рукой сняло:
— Ну, знаете, вы просто обнаглели.
— Пан следователь, не утруждайте себя вопросами, отвечать я не буду. Это все, что вы сегодня услышали от меня.
Вера демонстративно отвернулась. С полчаса лощеный офицер тщетно пытался заставить ее говорить: и уговаривал, и запугивал, и обещал всяческую помощь и поддержку, если она скажет сущий пустяк, где была вчера.
Сжав зубы, Вера думала о своих друзьях. Кого из них схватили сегодня? Кто останется продолжать их опасные боевые дела? Как восстановятся нарушенные подпольные связи?
Много, много тяжелых, тревожных дум. От них голова наливалась свинцом. Сосредоточившись, она старалась не слушать следователя. А перед собой видела друзей, которым мысленно советовала, как избежать дальнейших провалов. Почему она все же не убереглась? Кажется, ничто не предвещало беды. Из допроса видно, что в подполье пробрался провокатор. Надо сообщить об этом на волю.
Допрос,
