на стене принес кровавой жертвой
Младенца-первенца[67], свое дитя не пожалевши,
Во утешенье взяв лишь меч. Но Иисус, пришедши,
Взял в долонь меч и острие вдруг затупил любовью.
Сестру Шеолову смирил – Горячку обездвижил,
И теща поднялась Петра, и здравие стяжала[68].
Шеол же в немощь тут же впал из-за целений Божьих,
Из-за чудес, что Иисус свершил по милосердью.
16
Провозглашает доброту всем Иисус священный,
Сын Справедливого Отца приносит справедливость.
А для меня вся доброта Его – одно мученье.
Ведь ревность черная всегда мила мне и любезна,
И радость для меня дарит. Ведь пролилась когда-то
Кровь первая из-за нее… И в чем моя ошибка,
О Сын Марии, для чего ж Ты повелел всевластно:
„Не емли гнев на своего ты родича и брата[69],
Не вынет острый меч из ножи любимый брат на брата“,
Ведь Каина клинок мне был крушцовый первым счастьем.
Мед в трупе львином[70] вдруг обрел Самсон, могучий воин,
Знамением чего была та сладость, что точилась
В останках жизни? Иисус знамения умножил:
Тону я в бездне тайн Его: о воскресеньи притчи,
Как сени неспокойный зрак, как образ говорящий.
„Из пожирающего вдруг снедь чудно появилась“, –
Загадку задал всем Самсон. Загадка поменялась:
„Се, пожирающее смерть, из смерти выступает“,
Из моей снеди вдруг пришло ядущее меня же:
Меня пожрал Адама Сын, рожденный от Адама.
Порою ранили меня все праведники словом:
Они, ликуя и шумя, рекли о Воскресенье,
Но сила утешенья их к моим слезам мешалась:
Молитвы Аса[71] воссылал, моленья Езекия
Свои ко Господу стремил, и смерть их отлагалась[72],
Но страстно трупов их ждала; вот Илия зарезал[73]
Вааловых жрецов и мне принес их у потока,
Сиих откормленных на зло Иезавели хлебом.
Но я навыкла голодать, всех яств меня лишили
Сами́ же праведники: я алкала и скиталась.
То Иисус заставил все, что проглотила, алча,
Назад ко свету изблевать, людей сладчайших блюдо.
19
Кровь очистительная мне как ужас неизбывный,
Помазал ею Моисей домов Еврейских двери,
И агнца сохранила кровь от смерти в них живущих.
Но что для Смерти значит кровь – кроме кровавых знаков
На косяках дверей домов и на Кресте страданий?
Се – наслажденье для меня, се – фимиам убитых,
Благоуханье мертвых тел и таяние трупов.
Но кровь, что Иисус пролил, мне навевает ужас.
Когда вдохнула запах я ее невыносимый,
Дух Жизни, веющий над ней, исполнил меня страхом.
20
Все те священники, цари, помазанники Божьи,
Что были у истоков тайн святого Воскресенья,
Не обрели, подъявши крест, ни малого богатства.
На их главах венцы лежат, сверкают диадемы.
И все же мне нанесены ответные удары.
Сын плотника[74] увенчан был терновой диадемой,
Но сокрушил мою главу, Смерть нагло обезглавил,
Хоть умаленье Он приял и гибельную участь,
Его священный лик поверг Шеол во страх и трепет.
Лик Моисея испугал валы морской пучины,
Заставил море отступить во трепете пред жезлом,
Что славой Божию блистал в деснице у пророка.
Его величье зрела я, жезл дивный, власть от Бога,
Что разбивала крепость скал. Шеоловы гробницы
Разбил несчастный Иисус, смертельно бледный, чахлый,
Ни вида славы, ни зарниц, ни
