вековой лесной бор. Морозный воздух очистился от запаха дыма, висевшего рядом с людским поселением, и острее стали ароматы леса — хвои и смолы, древесной коры. Чащоба, сжавшая узкую конную тропу с обоих сторон, со временем стала густой настолько, что меж стволов не стало видно никакого просвета. Отряд двигался быстро, бодро.
Солнце, всё так же ярко сияя, встало в полуденную точку на чистом небе, когда путники сделали остановку. Наломали сушняка, развели костры, в котелках натопили снега — чтоб теплой баландой напоить коней; дружинники, собравшись вокруг костров, хрустели припасёнными сухарями, шумно разговаривали и посмеивались друг над другом. Княжичи, сидя отдельно, в обществе нескольких телохранителей и Данилы, жевали полоски сухого мяса с сухарями, запивая теплой водой. Мусуд приметил, что княжич Александр выглядит хмурым и спросил его, в чём дело.
— Тихо здесь, — ответил мальчик, покосившись на заросли березы, перемежающейся с сосной и кедром.
— И что? — подивился татарин.
— Али не чуешь, Мусуд? Птицы молчат, деревья молчат, и снег молчит, и отголоска не слышно.
— Чудно ты начал говорить, княжич! — улыбнулся Мусуд, а сам подумал восхищенно: «Ай да слух! Ай да нюх! Настоящий волчонок…»
Александр пожал плечами и вновь поглядел в сторону, прибавив негромко:
— Будто смотрит на меня кто-то.
Чуть отдохнув, они снова засобирались в дорогу. Забросав кострища снегом, путники оседлали коней и, продолжая переговариваться меж собою, двинулись в путь. Настроение у всех было приподнятое. Казалось, что долгожданный Переяславль уже находится за ближайшим поворотом тропы. Фёдор насвистывал какую-то веселую песенку, а Александр был всё так же насторожен — и, как зверь лесной, чутко прислушивался и приглядывался к чему-то. Мусуд искоса разглядывал своего питомца, гадая, что же такое пришло Александру на ум — уж не поверил ли он в россказни этих тёмных крестьян-лесовиков?
Метель налетела неожиданно. Резкий порыв ветра взметнул снежную пыль, и ударил по путникам, едва не опрокидывая их навзничь. В чащобе послышался треск древесных веток. Небо в одночасье потемнело, став почти черным, а потом скрылось за пеленой бешеного снежного вихря, закрутившегося вокруг отряда. Лошади встали на дыбы, скидывая наездников, и, начали метаться, норовя вырвать поводья. Фёдор с криком упал на обледеневшую тропу и едва не был затоптан. Александр, безуспешно пытаясь усмирить своего скакуна, еще держался. Мусуд, соскочивший со своего коня, старался ухватить княжича за ногу и кричал во всё горло:
— Прыгай! Прыгай! — но его голос тонул в вихре метели.
Александр, поняв, что его усилия бессмысленны, перекинул ногу и спрыгнул с седла в сугроб. Его конь рванулся вперед и пропал из виду; сметя с пути ратников, еще несколько коней ускакали прочь, скрывшись за снежной завесой. Дружинники отчаянно пытались удержать оставшихся лошадей, а те — напуганные и ослеплённые — кидались из стороны в сторону, издавая визгливое ржание.
Мусуд и Федор Данилыч, схватив княжичей, потащили их в сторону, боясь, что ошалевшие животные могут затоптать их. Прижав Фёдора и Александра к стволу старой сосны, толстой и крепкой, телохранители накрыли их с головой меховыми плащами, защитив от ветра и снега. Мусуд вспомнил о старике Даниле. Оставив княжичей с кормильцем, он вернулся на тропу и отыскал того в глубоком снегу, куда старика скинул его конь. Данила не мог двинуть ни рукой, ни ногой, и татарину пришлось взвалить его на свою спину и отнести к сосне, где укрылись Фёдор и Александр. Затем Мусуд, тряхнув Федора Данилыча за ворот, проорал тому в лицо:
— Стой здесь с княжатами! Я за конями! — и кинулся туда, где мужики-дружинники боролись с конями, из последних сил удерживая их: снег слепил глаза, мешал дышать, а ветер валил с ног и оглушал своим воем. А если кони сбегут, то отряд лишится не только скакунов, но и всех своих запасов. Мусуд пытался перекричать ветер, хватая поводья: — Привязывай их к деревьям! Привязывай!
Привязав одного брыкающегося коня к дереву, Мусуд побежал к другому, помогая спутникам, пока, наконец, им не удалось привязать всех уцелевших лошадей. Жмурясь от снежной пыли, которая забивалась в глаза, ратники накрывали коней попонами, старательно укутывая им головы и перевязывая веревками; так, чтобы животное не мерзло и могло дышать, но не видело метели. Кони успокоились. Дружинники сбились в кучи под деревьями, прижимаясь друг к другу, и удерживая над собою попоны, которую трепал ветер и засыпало снегом.
Мусуд, укрывшийся с княжичами, Данилой, и Федором Данилычем, подсчитывал урон. Фёдор сильно расшибся и стонал от боли в руке, прощупав которую, татарин обнаружил несомненный перелом. Данила отбил себе спину и едва мог дышать от этого. А вот Александр не пострадал совсем.
— Не тужи, княжич, — успокаивал Мусуд раненого Фёдора, наспех в темноте и тесноте подвязывая мальчику руку к плечу тряпкой, чтобы облегчить боль. — Метель уляжется, тогда мы тебя и отвезем домой, в Переяславль, и всё будет хорошо.
— Больно! Больно! — вскрикивал Фёдор то и дело и заливался слезами.
«Не получится вам вернуться к вашему батюшке целыми да здоровыми! — подумал Мусуд с унынием. — Ах я, дубовая башка! Ну почему не послушал мальцов?…»
Над головами истощенно выл ветер, трещали ветки и бесновалась непогода.
Лишь к ночи метель улеглась, стихнув так же внезапно, как и начавшись.
Ветер угомонился, перестав гнуть деревья и поднимать тучи мелкого снега. Открылось небо, черное и усыпанное серебряными звездами, безоблачное, как будто и не было в помине никакой бури. Откинув попоны, люди начали выбираться из убежищ, и оказывались в глубоком снегу, поднявшимся в иных местах до пояса. Тропу, по которой они шли в Переяславль, замело начисто. Бранясь на землю и небо, ратники начали расчищать путь к привязанным неподалёку лошадям, чтобы снять с них вьюки с запасами жита. Отряду предстояла ночевка.
Из двадцати двух лошадей, сопровождавших отряд, отбились и убежали четверо, но, к счастью, это не нанесло существенного удара по запасам отряда. С горем пополам, очистив место для костра, развели у деревьев огонь. Поближе к теплу усадили пострадавших Фёдора и Данилу, которым для усыпления болей Мусуд дал разбавленной водой медовухи, хранимую им для крайнего случая.
— Что будем делать наутро? — спросил Александр Мусуда.
— Что делать будем? — вздохнул татарин; он резал сухое мясо на коленях. Отложив нож, он задумался ненадолго, потом вновь взялся за мясо, и, не глядя на княжича, ответил: — Пойдём дальше. Дорога тут одна, не собьёмся.
Александр, удовлетворённый таким ответом, больше его ни о чём не спрашивал. Пожевав мяса и сухарей, он пододвинулся к костру и, подложив под голову какой-то куль, лёг. Несмотря на боль
