В один солнечный вторник — похоже, слишком много трагических событий приходится именно на вторник[7]— шесть астронавтов и одна школьная учительница предприняли попытку взлететь в небо. Вместо этого они ушли к звёздам.
Спроси любого, кто жил в то время, и окажется, что они до сих пор помнят мгновение, когда услышали или увидели, как космический челнок «Челленджер» взорвался на семьдесят третьей секунде после старта с мыса Канаверал. Картина ужасного взрыва запечатлелось в сознании человечества навечно, как в своё время — грибовидное облако над Хиросимой.
Земля скорбела о не только по погибшим душам, но по самой идее, ибо хотя полёты в космос всегда были и останутся опасным предприятием, в нас живёт невысказанная вера в то, что человеческая изобретательность и Божья милость обеспечат нам спокойное и безопасное вознесение в небеса. Однако во Вселенной существует извечное равновесие, и на каждый «Аполлон-13» найдётся свой «Челленджер». На каждое чудо — трагедия.
Но отвлекись теперь от яростного огненного фонтана в небе — историю не переделаешь. Взгляни лучше на мыс Канаверал, и ты увидишь космический корабль, вечно устремлённый в небо — он остался в Междумире в чудесный момент предвкушения полёта. Отсчёт до старта остановился и застыл навсегда на точке перед самым отрывом, потому что это та самая точка, когда ещё можно отменить запуск. Миг между надеждой и приговором.
Семь отважных душ в то утро ушли в непреходящий свет — и вечность открыла им свои врата. А Междумир отворил свои для величественного корабля, отправившего те души туда, куда уходят все.
* * *
— Чё это? Какой-то зáмок? — недоумевал Джонни-О, глядя на противоположную сторону лагуны — туда, где возвышалось исполинское чудо.
Ник простил другу его невежество. До этого момента он даже не пытался объяснить, куда они, собственно, направляются. Как такое объяснишь? Лучше пусть увидит своими глазами.
— Это космический корабль.
— Ты чё, думаешь, я совсем идиот?
В эту тему Ник углубляться не стал. Вместо этого он повёл Джонни-О по узкой дамбе на сам мыс. Дорога заняла гораздо больше времени, чем они прикидывали, и по мере приближения к огромному сооружению, Джонни-О больше не мог отрицать очевидного.
— Это и впрямь космический корабль! — Он оглянулся на Ника — с надеждой и сомнением. — Мы сможем его запустить?
— Думаю, лучше не надо, — отозвался Ник. — К тому же, мы не для того сюда пришли. — И прежде чем Джонни-О мог обрушить на него шквал других вопросов, сказал: — Что ты знаешь о Заке-Потрошителе?
Джонни-О моментально остановился и тут же начал погружаться в землю, но ему, казалось, было наплевать на этот факт.
— Ты чё, спятил?! Куда там этой идиотке Мэри и кретину МакГиллу до тебя! По части дурости ты переплюнул их обоих!
— Вероятно, ты прав.
— Если Зак-Потрошитель здесь, то это — единственное место во всём Междумире, куда я — ни ногой!
— Так возвращайся, — просто сказал Ник и пошёл дальше. Джонни-О вытащил ноги из земли и потопал за ним, беспрерывно ворча и чертыхаясь.
Зак-Потрошитель был легендой, а в легендах, особенно в междумирных, трудно понять, где правда, а где фантазии. Если в россказнях о Потрошителе вообще была хоть крупица правды. Однако Ник хорошо отдавал себе отчёт в том, насколько опасно связываться с эктодёрами. Исайя был не первым, кто рассказал ему о способности Зака-Потрошителя наносить невосполнимый вред послесветам. Если Зак-Потрошитель оторвёт тебе голову, то ты так и останешься безголовым и будешь вынужден таскать её с собой — в котомке за спиной, или под мышкой, или просто в руке, ухватив за волосы. Будет ли тебе больно — об этом никто ничего не знал. Хотя послесветы вроде бы и не должны испытывать физической боли, но в случае с эктодёрами никогда не угадаешь.
По всем этим причинам Ник, приближаясь к кораблю, испытывал в душе жуткий страх, но ничем не выказал его перед Джонни-О. Тот и так уже себя не помнил от ужаса. Где-то в отдалении, в живом мире, разбрехалась бродячая собака, но оба путника не обратили на неё внимания.
— Не, ты только глянь! — ошеломлённо протянул Джонни-О, глядя на массивное сооружение. — Он же прямо в воздухе висит!
Так оно и было: ракета-носитель с прикреплённой к нему орбитальной ступенью реяла примерно в полутораста футах над землёй. Ник знал: когда-то под кораблём была пусковая платформа; но поскольку такие платформы для челноков были передвижными, на гусеничном ходу, то её уже давно убрали.
— Корабль стоит на памяти пусковой платформы, — объяснил Ник.
— Интересно, что об этом сказала бы Мэри?
Ник проговорил, старательно подражая голосу Королевы сопляков:
— «Во всех postmortem[8]случаях, устойчивость памяти побеждает так называемые законы физики. Если тебе довелось наблюдать явления антигравитации, лучшим решением проблемы будет сразу доложить об этом лицу, облечённому властью».
Джонни-О с опаской покосился на друга:
— В фильмах ужасов сниматься не пробовал?
При ближайшем рассмотрении оказалось, что с одного бока корабля вверх вздымался шаткий стеллаж — кое-как сбитый из самого разного хлама, он был всего несколько футов в ширину. Больше всего это сооружение походило на поставленную на попа бобровую плотину. Стеллаж доходил до ракетных двигателей, а затем, прилегая к корпусу, карабкался до самого люка орбитальной ступени. А ещё на обширном мёртвом пятне под висящим в воздухе кораблём обреталось нечто, чего там совсем не должно было быть.
— Это… это… собака! — выдохнул Ник.
— Спасибо, объяснил. А то я сам не вижу.
Видеть-то Джонни-О видел, но пока ещё не «въехал» в то, что видел. Собака лаяла не переставая последние несколько минут. Ник привык «выключать» собачий брёх, так же как и все остальные звуки живого мира. Но эта собака не была живой. Она принадлежала Междумиру. И лаяла на них!
Пёс выглядел как результат неудавшегося генетического эксперимента. Дворняга, помесь ротвейлера с померанским шпицем. Огромный, как ротвейлер и доставучий, как шпиц.
— Э, стой! — дошло наконец до Джонни-О. — Эта псина — она здесь, в Междумире!
Померот сидел на цепи, прикреплённой к колышку в самом центре мёртвого пятна. Из чего следовал вывод, что кто-то его туда посадил. Джонни-О опять не догонял.
— Но… но… здесь же нет собак! Ты же знаешь, как говорят: «Все псы попадают в рай», ведь так? Ведь так?
— Кроме этого. Может, собачье небо взглянуло на это страшилище и отфутболило обратно.
Но тут сквозь лай донёсся другой звук — громкий треск, наподобие тех, что издаёт ломающийся сухой сук. «Это выстрел!» — сообразил Ник, и в то же мгновение пуля пронзила ему глаз. Толчок развернул его на сто восемьдесят и бросил на землю. Шоколад забрызгал траву, а померот залился таким бешеным лаем, как будто делал это последний раз в жизни.
