давал понять, что нет у него больше охоты продолжать этот бессмысленный и бесполезный разговор. Генка возвышался над ним, ожидая ответа, но Валерка лишь молча покручивал пальцами вилку и упорно не обращал на него внимания.
— Ты чего подхватился? Ты сядь, — негромко сказал Генке Григорий, однако тот не послушался и продолжал стоять, как бы изучающе разглядывая Валеркин затылок. — Может, еще по одной пропустим, а? — спросил Григорий, берясь за бутылку.
— Да нет, хватит! — Генка помотал головой. — Поеду-ка я, пожалуй, до дому, до хаты… Спасибо тебе, Клава, за угощение и тебе, Петрович — за компанию! А вы, значит, гуляйте тут, экономики… Мне на автобус надо…
Он подошел к вешалке, нахлобучил мохнатую свою шапку, снял с крючка бушлат. Никто не удерживал его. И даже Клавдия, сидевшая до сих пор тихо и безучастно, помышлявшая в душе только об одном: как бы не поругались ребята всерьез, — облегченно перевела дух и сказала поспешно, не заботясь уже о том, что может обидеть гостя:
— А и то верно — ступай себе, Гена, ступай. Спасибо тебе, конечно, что сделал все, зашел… А уж на них ты, Гена, не серчай. Глупые они еще, не соображают. Зачем тебе тут ихний глупости слушать? Ты ступай…
— Правильно, мам. Мало ли чего мы еще наболтаем! Вдруг да против совхозного начальства чего-нибудь скажем, — проговорила Наташа, насмешливо улыбаясь и опять привычно откидывая рукой волосы со щеки. — Мы ведь, по-вашему, только и способны болтать… Хотя, если откровенно, то я бы ни за что на свете не стала бы еще и дома в навозе ковыряться. И мужу своему запретила бы. Пускай они пропадом пропадут, ваши поросята с коровами! Дура я, что ли?
— А я вот ковыряюсь. И твоя мать ковыряется, — не глядя на дочь, задумчиво сказал Григорий.
— Ну, так это же вы!.. Таких, как вы у меня, теперь поискать еще нужно, — не сдерживая досады, сказала Наташа. — Мне же из-за вас даже девчонок с курса домой позвать неудобно. Свиней вокруг развели, помидорчиками торгуем, лучком… Как будто в каком-то пещерном веке живем, честное слово!.. Людей постыдились бы хоть, что ли…
— Не, ну ты видал? — одевшийся и ступивший было уже к порогу Генка внезапно остановился. — Торговлю, говоришь, дома развели? Свиней?.. А что в этом плохого? Ведь они не воруют ни у кого, отец твой с матерью, руками своими живут. Чего же им стыдиться-то? Трудов своих? Так, что ли? Вот если бы они у тебя ни хрена не делали, как, допустим, соседи ваши, Капустины, а только с государства или с какого-нибудь лопоухого урвать себе норовили бы, на чужой хребтине в рай проехать — вот тогда бы и стыдилась! Ишь ты, какая барыня нашлась: в навозе они у тебя ковыряются!.. Больно умные вы теперь все стали. Гляди, как бы не доумничались до того, что и вовсе жрать нечего будет… Ну, да ладно, хрен с вами! Пошагал я помаленьку… Бывайте!..
Наклонив голову, будто примериваясь к чему-то, Генка боком, по-хмельному загребая ногами, перевалил через порог и осторожно притворил за собой дверь.
— Наконец-то сообразил. Терпеть не могу пьяных! — Наташа поднялась из-за стола, одергивая разошедшейся на груди халатик. Она слегка покраснела и, чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, сказала матери: — Чего это он у вас тут сегодня, с цепи сорвался, что ли? Трезвый — вроде бы еще человек, а как выпьет, так обязательно о высоких материях треплется, ересь всякую несет…
Наташа подошла к окну, прижав ладони к вискам, вгляделась в темень, словно хотела убедиться, что во дворе никого нет, а когда Валерка отложил вилку в сторону и тоже выбрался из-за стола, повернулась к нему.
— А ты куда заспешил? Боишься, что тебя в общежитие не пустят? Можешь не волноваться. У нас переночуешь. Места хватит, — она откинула волосы с лица и вприщур посмотрела на смущенного парня.
— Ну, зачем же мне у вас?.. — с жалкой улыбкой проговорил Валерка, стараясь не смотреть ни на Григория, ни на Клавдию, но в то же время как бы благодарно кивая им. — Спасибо вам большое… Вы меня, в общем, извините, конечно… Я уж поеду… До свиданья…
— Дак за что же нам тебя извинять-то? — с усталостью в голосе отозвалась Клавдия, позевывая и прикрывая губы концом фартука. — Это уж ты на нас не серчай, если чего не так было… Генка-то пьяным нынче напился, а он, когда пьяный, — дурной. Тебе бы его и не слушать…
Она проследила глазами за Наташей, которая вместе с Валеркой вышла из кухни, а затем принялась убирать со стола, чутко улавливая — не звякнет ли крючок в сенях, не скрипнут ли ступеньки крыльца. Но за стеной было тихо, и Клавдия, подождав еще минутку, озабоченно сказала Григорию:
— Ты бы сходил, отец, глянул бы там, а? Чего же им на холоде-то выстаивать? Не летом, поди… Наташка-то, считай, совсем раздевшись выскочила…
Помедлив немного, Григорий молча встал и направился в коридор. Он еще задержался у вешалки, надевая старые свои туфли и невольно прислушиваясь к неясному шороху за дверью, а потом, кашлянув, ступил за порог.
В сенях горела лампочка. Слегка взъерошенный Валерка, неловко изогнувшись, надевал рюкзак, а Наташа, помогая ему просунуть руку, придерживала лямку. Григорию показалось, что они как бы с умыслом не замечают его, и он, снова кашлянув, строго сказал дочери:
— Ты вот чего, ты в комнату ступай. Я его сам провожу, а ты иди…
— Успеется! — Наташа беспечно отмахнулась. Не стесняясь отца, она приподнялась на носки и с вызовом чмокнула Валерку в щеку.
Парень торопливо открыл дверь и, отворачивая лицо, затопал по ступенькам крыльца.
Не обращая внимания на вызывающий вид дочери, которая не послушалась его, а осталась в сенях, Григорий шагнул на улицу. Сдерживая себя, он вдруг с усмешкой подумал, что вроде бы догоняет этого долговязого студента, который конечно же теперь еще больше стесняется его, а может быть, и побаивается. Он и о дочери подумал, что близко стояла у него за спиной в освещенном дверном проеме, вглядываясь в темноту и, наверное, тревожась за нескладного своего Валерку, за отца беспокоясь — как бы не затеялся между ними скандал.
Однако Григорий не испытывал сейчас ни всегдашнего раздражения, ни ревнивой неприязни, которые обычно возникали в нем, когда случайные ребята начинали в электричке увиваться вокруг Наташи, а словно бы даже сочувствовал парню. И, понимая состояние его, понимая строптивость дочери, зряшную ее тревогу, он неспешно спустился с крыльца.
Валерка топтался у калитки, дергал ее бестолково, не нашарив, должно быть, в потемках задвижку.
