Рукопись упала из рук Перкса на пол кабинета. Он поднял трубку телефона и набрал номер издателя Ребекки.
— Джайлз, я думаю, ты должен срочно приехать. Срочно.
Джайлз по голосу понял, что Перке в панике.
— Нет, — зло усмехнулся Перки, — она совсем, блин, не в порядке. Она очень даже не в порядке.
— Сейчас буду, — ответил Джайлз.
15. Перкс расстроен
Джайлз, не мешкая, приехал в дом Перки и Ребекки в Кенсингтоне. Он с ужасом читал рукопись, которая становилась чем дальше, тем хуже. Ребекка вернулась позже и застала обоих в своем кабинете.
— Джайлз, дорогой! Как дела? Ага, вижу, вы читаете рукопись. Ну, что вы думаете?
Джайлз, несмотря на свои злобу и беспокойство, был готов потакать Ребекке. Он ненавидел всех писателей; они неизменно бывали скучными, правильными, избалованными занудами. А самыми невыносимыми были те, кто считал себя истинными художниками. Вот что, по-видимому, случилось со старой коровой решил он про себя, — слишком много времени для раздумий в этой больнице, и — вот тебе раз, решила заняться искусством! Задумалась о смерти из-за своей болезни и решила свой след оставить, и все за счет его прибылей! Но, так или иначе, раздражая ее, ничего не добьешься. Ее надо осторожно и вкрадчиво заставить понять ошибочность своих новых взглядов. Джайлз только собрался пустить в ход безошибочный подход типа «интересное направление, дорогая, но…», но Перки, снедаемый гневом, опередил его.
— Бекка, дорогая, — заговорил Перке, скрежеща зубами, — не знаю даже, что ты нам тут пытаешься выдать…
— Тебе что, не нравится, Перки? Тебе не кажется, что это эпатирует, что это более… дико, что ли?
— Но это уже не любовный роман с участием мисс Мэй, дорогая, — прошепелявил Джайлз.
— Зато теперь, Джайлз, в нем — реализм. Нельзя же, как бы это выразиться, всю жизнь прожить, засунув голову в пизду, ведь правда?
«Это все лекарство, — подумал Перке. — Старушка совсем рехнулась».
— Дорогая Ребекка, — умоляя, увещевал ее Джайлз. — Постарайся меня понять. — Он принялся ходить взад-вперед по комнате, размахивая руками. — Кто читает твои книги? Наша Ухти-Тухти, конечно же, та, на которой зиждется все здание нашего общества. Та, что несет на себе заботу о мужичке, который ходит работать, та, что растит детишек. Ты ее знаешь, ты ее видишь на всех рекламах стирального порошка. Да, она много и тяжело трудится; и, как и раб на полевых работах, она делает это с улыбкой на лице, и, да-да, с песней в сердце! Это — скучная, серая, неблагодарная жизнь, и ей нужен хоть небольшой просвет. Да, разумеется, телевидение днем решает часть проблемы, но что же это за маленькая сладкая пилюля, которая поможет ей пережить все тяготы жизни? А это — взять с полки роман Ребекки Наварро о мисс Мэй и забыться в прекрасном мире любви и великолепия, который ты с таким чувством воссоздаешь. Это нужно всем Ухтям-Тухтям, да и молоденьким будущим Ухтям-Тухтям тоже.
— Вот именно, — соглашаясь, закивал Перки, — стоит тебе начать пророчить содомию и революцию, как эти накаченные валиумом коровы в ужасе выбросят твои книги на помойку — и где тогда окажемся мы?
— Скажи мне где, дорогой.
— На чертовой улице, продавая бульварные газетки, вот где! — взревел Перки.
16. Содомист на бейсбольном поле
Ник Армитаж-Уэлсби подхватил мяч на самой границе поля и разогнался, забегая далеко в глубь территории противника и ловко обходя неумелую защиту. Немногочисленные зрители на стадионе в Ричмонде застыли в предвкушении, — Армитаж-Уэлсби имел все шансы добежать до заветной черты. Однако пока противник беспорядочно перестраивался, Армитаж-Уэлсби передал слабый пас коллеге, затем грохнулся на грязный песок.
Он умер от обширного инфаркта еще до прибытия в больницу Св. Губбина.
Фредди Ройл с интересом осматривал тело, покоившееся на каталке больничного морга.
— О-о да, хорош, хорош! А-асобенно попка ничаво, как я погляжу… -Тут Фредди приготовился взглянуть поближе.
— Э-э, Фредди, — осторожно вступил Глен, — у нас тут новый патологоанатом, парень по имени Клементе, и он… ну, не совсем в курсе наших дел. Он сегодня дежурит и точно захочет повидать нашего приятеля, так что будь с
ним понежнее.
— Ка-анечна, я буду с тобой нежен и ласков, мой цветочек, — улыбнулся Фредди, подмигивая мертвецу. Затем, обращаясь к Глену, он сказал: — Слушай, будь другом, найди-ка для Фредди веревочку.
Глен с неохотой порылся в ящичке и вытащил спутанный комок бечевки. Пусть делает что хочет, подумал он. Сегодня Глен встречается с Ивонн. Сначала они пойдут в кино, потом в клуб. А на деньги от Фредди он купит ей что — нибудь хорошее. Духи. Дорогие духи, подумал он. Глен представил себе лицо Ивонн, когда он вручит их ей. Это будет его праздник.
Фредди взял пару веревочек и подвязал их к вялому пенису Армитаж-Уэлсби. Затем он вставил жестяную коробочку между ног покойника, укрепляя подвязанный пенис сверху.
— Подожди, вот увидишь, как наш красавец зашевелится, с таким-то стояком, вот тут мы и повеселимся вволю! — с улыбкой произнес Фредди.
Глен извинился и поскорей вышел в приемную.
17. Лоррейн и любовь
Лоррейн много времени проводила у Ребекки. Она помогала ей в работе над рукописью. Вместе они ходили в Британский музей, в «картонный город»[2], по станциям подземки, где они видели матерей, просящих милостыню, поднимающих вверх своих исхудалых детишек.
— Я видела такое в Мехико лет десять тому назад, — вздыхала Ребекка, — и мне всегда казалось, что подобное не может происходить здесь, только не в Англии. Всегда смотришь в другую сторону и готов верить чему угодно, что все это не так, неправда; ты готов смотреть куда угодно, только не правде в глаза.
