— Только один. Твой дед обожал искусство, поэтому и сохранил маленький фрагмент того, что собирался уничтожить. Думаю, других причин, кроме любви к этим значкам и уважения к автору, у него не было.
— Ты так считаешь?
— Конечно. Разве ты не узнал изящество манеры? Леон Баттиста Альберти не ограничился тем, что доверил Козимо рукопись. Он счел необходимым сопроводить ее плодами своего мастерства.
— Но зачем?
— Возможно, слова Орфея и его обряд надо было иллюстрировать, перевести в талисманы… Но этого мы уже никогда не узнаем, — разочарованно предположил Марсилио.
Жесткое, отмеченное морщинами лицо Великолепного казалось высеченным из камня. Плотно сжатые губы обрели то же выражение, что и на статуе работы Вероккьо, украшавшей верхние покои дворца.
— Тайна Гермеса… утрачена, — прошептал он, потом опомнился и крикнул: — Но наверняка где-нибудь существует еще рукопись! И Морра ею владел!
Философ подошел к нему, отечески положил ему руку на плечо.
— Оставь мертвых мертвым, Лоренцо. Забудь эту женщину. Кто знает, что на самом деле произошло в гостинице и что там показалось мальчику. — Он указал глазами на Пико. — Этой женщины никогда не было на свете.
— Может, и не было, — ответил юноша, задетый за живое. — Я тоже видел ее только на рисунке. Но на месте преступления оказалось вот это.
Он пошарил рукой в сумке и достал украшение, найденное возле тела резчика.
Лоренцо выхватил его, поднес к свету, долго разглядывал и медальон, и ленточку, наконец ошеломленно повернулся к Пико.
— Это Мадонна!.. Я сам подарил ее Симонетте. Посмотри! — крикнул он, указав на портрет, висящий на стене[25].
Там было изображено то же самое украшение на той же ленте, что Лоренцо сжимал в руке.
— Украшение было на шее у Симонетты в день похорон, когда ее клали в могилу!
Он задохнулся от рыданий.
— Это может быть похожее украшение. Мастер, вырезавший его, мог сделать несколько копий…
— Нет. Он не осмелился бы… — отозвался Лоренцо.
Нервно закусив губу, он глядел в пустоту. Внутри у него явно шла борьба между разумом и надеждой. Той самой слепой надеждой, что много лет назад заставила его прибегнуть к мрачному ритуалу.
Пико набрался смелости и поборол в себе страх еще раз потревожить его.
— Пойдем и посмотрим.
— Посмотрим… что?.. — спросил Великолепный и содрогнулся.
— Гробницу в церкви Всех Святых. Ведь тело женщины покоится там? Откроем ее, — решительно настаивал юноша.
Лоренцо взглянул на Фичино:
— Осквернить могилу? Но это святотатство!
Философа тоже возмутило предложение Пико. Но тот не сдавался:
— А что мы оскверним? Помните строки Петрарки об останках его возлюбленной Лауры? «Poca polvere son, che nulla sente»[26]. В гробнице нет ничего, кроме ответа на все ваши вопросы.
Лоренцо еще чуть поколебался, потом резко вскинулся:
— Ладно, пошли! Но только мы трое. Никто не должен нас сопровождать. Семья Веспуччи дружна с моей, но, конечно, не потерпит надругательства над своей капеллой. Если уж так суждено, пусть позор падет на меня одного.
Капелла Веспуччи
Увидев, что все трое снова направились к выходу, стражники вскочили, чтобы их сопровождать, но Лоренцо властным жестом их остановил. Ошеломленные офицеры так и застыли на месте. Троица углубилась в лабиринт улиц, ведущих сквозь жилые кварталы к церкви Всех Святых. Во всем районе, включая монастырь Смиренных, прилегающий к нему, царила полная тишина.
Массивная, как крепость, каменная церковь чуть поблескивала в лунном свете. Пико указал на боковую дверь, вероятно не такую крепкую, как центральные ворота. Потом нажал на нее плечом, проверяя на прочность, резким движением сорвал внутреннюю задвижку и махнул рукой остальным, приглашая войти.
В нефе горела только пара толстых восковых свечей, стоявших на большом алтаре, но лунного сияния, проникавшего сквозь просторные окна, хватало, чтобы ориентироваться.
Лоренцо быстро привел их к капелле Веспуччи. Пико взял две свечи с малого алтаря, зажег их от тех, что горели на большом, и установил снизу, у погребальной плиты, вмурованной в стену капеллы. Неверные огоньки заплясали в темноте, освещая выбитую на ней надгробную надпись.
— Она здесь, внутри, — прошептал Лоренцо.
Он вытащил из ножен шпагу, чтобы клинком отогнуть бронзовые задвижки в виде виноградных кистей, державшие плиту, но тут же отвел ее, потому что его пальцы легко вытащили металлический крючок.
Гроздь без особого усилия вышла из стены. Он проделал ту же операцию с другими задвижками, и вскоре они ровным рядком выстроились на земле.
— Что это значит? — спросил Великолепный.
— Похоже, нас кто-то опередил, — ответил Пико, просунув клинок в щель между мраморной плитой и стеной и чуть нажав на него, как на рычаг.
Плита легко подалась вперед, и из-под нее вылетело облачко пыли.
— Осторожно, надо постараться не уронить ее на пол.
С помощью остальных Пико взялся за угол плиты и, продолжая легкими движениями ее раскачивать, начал вытаскивать из стены. Затем в шесть рук они сдвинули плиту вбок и опустили к подножию гробницы.
В глубине ниши смутно виднелись какие-то предметы, разбросанные в полном беспорядке. Пико просунул туда руку со свечой.
Жуткие приметы смерти оживали перед его глазами. Черепа с пустыми глазницами, сплетенные кости рук, словно мертвые застыли в последнем объятии. И все покрывала густая, жирная, как копоть, пыль, полностью скрывавшая под собой некоторые предметы.
Пико обернулся к Лоренцо, изумленно взиравшему на открывшуюся его глазам картину. Создавалось впечатление, что мертвые уже сдвинулись с места, предчувствуя звуки трубы архангела, сзывающие на Страшный суд. Джованни пошевелил кости кончиком шпаги, проверяя, не отыщется ли под слоем праха медальон, но ничего не увидел.
— Ни одна из этих костей, видимо, не может принадлежать телу женщины, скончавшейся несколько лет тому назад. Не может быть, чтобы за такой короткий срок Симонетта превратилась в прах!
Лоренцо тоже шагнул к нише, принялся в каком-то лихорадочном порыве рыться в останках голыми руками и сразу отпрянул:
