Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
рассмеялся Павел, наблюдая за выражением морды крутившегося туда-сюда малыша, от переизбытка эмоций не знавшего куда бежать в первую очередь. – Какой там на фиг Роберт Ромуальдович…
– Арнольд Генрих, – поправил его щедрый даритель.
– Да какая разница, – легкомысленно отмахнулся от замечания Пашка. – Никакой он не Арнольдович, а просто Боб.
Глядя совершенно преданными глазами на парня, щенок закрутил хвостиком, интенсивно виляя задом.
– И даже не Боб, – все смеялся Пашка, – а Бобчик. Замечательный, чудесный Бобчик!
– Тяф! – подал голос переименованный на простецкий лад Генрих Девятый, в тот момент ставший по ходу еще и Ромуальдовичем, и довольнехонько улыбнулся оттого, что в его жизни все так замечательно и счастливо сложилось.
У морды Бобчика, совершенно как у человека, имелась яркая, выразительная мимика, в усиление которой прилагались еще и разные типы и формы телесно-вербального дополнения: он мог презрительно фыркать и даже чихать, умел смеяться (честное слово, по-настоящему смеяться и даже хихикать и улыбаться), и ужасно обижаться, и смотреть уничижительно, после чего величественно уходить, всем своим телом выказывая высшую степень неодобрения и порицания, и так далее.
Роберт Арнольд Генрих Девятый оказался Большим Жизненным Подарком Софьи Михайловны, став для нее не просто любимым песиком, а членом семьи и по-настоящему близким другом.
Они общались на уровне настоящих, неподдельных человеческих отношений: безмерно любили друг друга, разговаривали, спорили, обижались и мирились, признавались в любви, вместе смотрели телевизор и обсуждали новости и фильмы. Софья Михайловна даже читала вслух Бобчику отрывки из книг, а он стойко терпел и тягостно вздыхал в особо чувственных местах текста. И прочая, и прочая…
– Самое главное, что бабуля не чувствует себя одинокой, – завершила рассказ Клавдия, когда они с Матвеем медленно шли в сторону сквера, а предмет ее повествования с преувеличенным показным достоинством, явно наигранным специально для незнакомого чужака, лениво трусил в пределах видимости. – Они на самом деле общаются, как друзья и близкие люди, с одним лишь изъяном, что Бобчик не умеет произносить слова, но им это совершенно не мешает. Мы с Павлом всякий раз, наблюдая эти беседы-общения, диву даемся, недоумевая, как мы вообще могли жить раньше без Роберта Ромуальдовича. Теперь это кажется чем-то даже ненормальным, настолько он стал настоящим членом нашей семьи. Такая вот история.
– А Павел ваш сын, как я понял? – вычленил из ее рассказа этот момент Матвей.
– Да, – разулыбалась Клавдия, – совсем взрослый парень пятнадцати годов.
– А муж? – спросил Матвей.
– Мужа нет. Сын есть, а мужа нет, – все улыбалась Клавдия, явно нисколько не парясь отсутствием супруга в своей жизни, а даже, как показалось Матвею, почему-то радуясь этому факту. И спросила в свою очередь: – А у вас жена и дети?
– Нет, – коротко ответил мужчина. – Ни детей, ни жены.
– По убеждению или какой иной причине? – почувствовав легкую напряженность в его голосе, осторожно спросила Клавдия.
– Так получилось в жизни, – уклончиво ответил он и перевел разговор на другую материю: – А вы, насколько я помню, собирались лечить зубы дедушке?
И улыбнулся, вызывая у Клавы кратковременную легкую оторопь оттого, как мгновенно преобразилось, словно осветилось изнутри его лицо ничуть не изменившейся, все такой же замечательной, как в те его далекие четырнадцать лет, улыбкой.
– И как, удалось вам осуществить задуманное? Стали вы зубным врачом? – смотрел он на нее, щедро одаривая теплом своей улыбки.
– Вам надо запретить улыбаться, лучше законодательно, – бухнула неожиданно не пойми что Клава, только после понявшая, что именно сказала, и рассмеялась: – Простите, просто когда вы улыбаетесь, то становитесь совсем другим человеком: потрясающе обаятельным, располагающим к себе.
– Вместо злобного и угрюмого? – усмехнулся Матвей.
– Нет, – возразила Клавдия, – вместо сосредоточенно-молчаливого, задумчивого и погруженного в свои непростые мысли. – И спросила: – Все так же решаете в уме задачки или разыгрываете партию в шахматы?
– Все так же, – кивнул он уже без улыбки. – Но теперь задачи и шахматные партии посложней будут. – И снова поменял течение их разговора, выправляя его в прежнее русло: – Так что, получилось у вас, Клавдия, стать зубным доктором-то?
– Доктором стала, – кивнула Клава, выглядывая далеко убежавшего, превратившегося в черную точку в сгущающихся сумерках Бобчика. – Хирургом-стоматологом, стоматологом-гигиенистом и пародонтальным терапевтом.
– Это разные специальности? – выяснял подробности Матвей.
– Да, это три разные специальности, можно сказать, три профессии, – подтвердила Клава.
– И как вам удалось за столь короткий срок, при наличии ребенка и семьи, получить три разные специальности? – заинтересованно спросил Ладожский.
– Адским трудом, злой упертостью в паре с упрямством, помощью родных и близких и большой удачей, пославшей мне Великих Учителей и замечательных людей на этом пути. А еще чем-то необъяснимым, Высшим, что выводило меня, словно за ручку, к этим самым Учителям и людям, много давшим мне в профессии и многому меня научивших.
– Это здорово, – порадовался за нее Матвей.
– Да, здорово, – согласилась она и внесла уточнение: – Только учиться приходилось постоянно, в прямом смысле. То есть каждый день, на протяжении многих, многих лет с утра до позднего вечера я училась и училась, бесконечно штудируя и заучивая какие-то предметы и проходя практику. Порой даже во сне училась и подскакивала утром, холодея от испуга, что что-то забыла вызубрить, а сегодня экзамен, или зачет, или курсовая, а я такое учудила. Ужас какой-то, – пожаловалась Клавдия. – Впрочем, я до сих пор продолжаю учиться, вечно какие-то курсы повышения квалификации и класса, сертификации всякие, освоение-внедрение новых разработок, препаратов-аппаратов и постоянные экзамены. Привыкла уже. Ученые утверждают, что процесс учебы не дает стареть мозгу, а тот, в свою очередь, не дает дряхлеть всему организму. По этой теории, при моей образовательной интенсивности, я должна была законсервироваться где-то в районе восемнадцати лет на долгие годы, – посмеялась Клавдия, живо представив себе столь радужную перспективу.
– Вы очень молодо выглядите, – не лукавя, вполне честно высказал свое мнение Матвей.
– Спасибо, – поблагодарила Клавдия и вздохнула печально: – А вот дедушке помочь мне, к великому сожалению, не удалось, он умер, когда я только осваивала специальность пародонтального терапевта. И я убеждена, что в большой степени на обострение его болезней и ранний уход повлиял именно тяжелый, запущенный пародонтоз. – И вздохнула еще раз: – Так вот получилось.
Она перевела-угомонила дыхание и спросила, добавив бодрости в голос:
– Ну а вы, Матвей, кем стали? Если я правильно помню, то в четырнадцать лет вы со своей будущей специальностью еще не определились?
– В четырнадцать не определился, а в шестнадцать все-таки принял окончательное решение и начал двигаться в выбранном направлении, – ответил он.
– В каком? – выясняла Клава.
– Я стал химиком-технологом нефтяной и газовой промышленности. Но, как и вы, понял, что узкая специализация слишком ограничивает профессиональные
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
