Книга Вечная принцесса - Филиппа Грегори

Утром в день свадьбы Каталину подняли рано, да она и не спала почти, ворочаясь в постели с тех пор, как в бледном небе зажглось холодное зимнее солнце. Для нее приготовили настоящую ванну — камеристки пересказали ей, что англичане просто поражены тем, что она затеяла мыться перед самой свадьбой, и полагают, что она играет со смертью. Каталина, выросшая в Альгамбре, где бани были самыми нарядными и оживленными помещениями дворца — там всегда звучал смех, рождались и умирали сплетни и слухи, а воздух был пропитан ароматом душистого мыла, — была поражена, что знатные англичане считают достаточным мыться лишь от случая к случаю, а бедняки делают это вообще лишь раз в году.

Она уже поняла, что под ароматом мускуса и серой амбры, просочившимся в ее покои с появлением там короля и принца Артура, прячется запах пота и конского навоза, и что до конца своих дней она будет жить среди людей, которые из года в год не меняют белья. Она решила относиться к этому как к еще одной особенности местной жизни, которую ей следует научиться терпеть, как терпит лишения ангел, спустившийся с небес на землю.

— Пожалуй, здесь всегда так холодно, что это не имеет значения, — неуверенно сказала она донье Эльвире.

— Для нас имеет, — отрезала дуэнья. — И вы должны мыться, как подобает инфанте Испанской, даже если всем кухаркам на кухне придется бросить свои дела, чтобы согреть для вас воду.

Донья Эльвира приказала принести из кухни огромный котел, в котором ошпаривали мясные туши, велела трем поварятам хорошенько его вымыть, выстелить изнутри льняными простынями и до краев наполнить горячей водой, в которую бросила розовых лепестков и влила розового масла, привезенного с собой из Испании. Любовно она наблюдала за тем, как Каталине моют длинные белые ноги, подрезают и подтачивают ноготки, чистят зубы и, наконец, трижды ополаскивают волосы. Раз за разом ошеломленные английские горничные неслись к дверям, чтобы принять от избегавшихся пажей еще один кувшин с кипятком и опрокинуть его в самодельную ванну, дабы не позволить воде остыть.

— Если б у нас была баня, как подобает! — горевала донья Эльвира. — С водопроводом, бассейном и чистым мраморным полом! С горячей водой всегда наготове и ванной, куда вы могли сесть. Уж мы бы вас потерли, как следует!

— Не ворчите, — сонно пробормотала Каталина, выбираясь из ванны с помощью служанок, которые затем промокнули ей тело согретыми и надушенными полотенцами, а одна, отжав воду с ее волос, осторожно обернула их красным шелком, пропитанным маслом, чтобы усилить их блеск и цвет.

— Ваша матушка была бы довольна, — сказала донья Эльвира, провожая инфанту к гардеробной, где ее, слой за слоем, начали одевать в сорочки и платья. — Затяни шнуровку потуже, девушка, юбка должна лечь ровно. Это день ее величества Изабеллы, так же как и вам, Каталина. Она сказала, вы должны выйти за него, чего б это ей ни стоило.

Да, но матушка заплатила не самую высокую цену. Я знаю, они купили мне эту свадьбу за огромный куш в виде моего приданого и провели изнурительно долгие переговоры, а я претерпела самый ужасный вояж, какой только можно себе вообразить, да, но есть ведь и другая цена, которую приходится заплатить, верно? О цене этой не принято говорить, но мысль о ней не отпускает меня сегодня, как не отпускала во время путешествия посуху и по воде с тех самых пор, как я впервые о ней узнала.

Был один человек, лишь двадцати четырех лет от роду, Эдуард Плантагенет, граф Уорик, герцог Кларенс, сын английских королей, у которого, если уж говорить начистоту, было побольше оснований претендовать на престол, чем у моего свекра. Он был принц, племянник короля, королевской крови. Уорик не совершал преступлений, не сделал ничего плохого, но его арестовали — ради меня, заточили в Тауэр — ради меня и, наконец, убили, обезглавили на плахе — и тоже ради меня, чтобы мои родители были уверены: на трон, который мне куплен, других претендентов нет.

Отец самолично заявил королю Генриху, что не отошлет меня в Англию, пока граф Уорик жив, и потому я не что иное, как сама Смерть, с косой и песочными часами. Когда родители приказывали готовить корабль, который повезет меня в Англию, Уорик был уже покойником.

Говорят, он был страшно наивен и даже не понимал, что находится под арестом, — думал, в Тауэре его поселили, чтобы оказать почести. Ведь он был последним из Плантагенетов по мужской линии, а Тауэр не только тюрьма, но и королевский дворец. Когда арестовали одного ловкача, который выдавал себя за принца крови, и посадили его в комнату по соседству с беднягой Уориком, тот подумал, что это для того, чтоб ему было веселей. Когда же ловкач предложил ему бежать, несчастный решил, что это отличная мысль и, по невинности своей, толковал о своих планах на сей счет так, что услышала стража. Это использовали как предлог, чтобы выдвинуть против него обвинение в измене. Потом его обезглавили, и никто не выступил в его защиту.

Стране нужен мир и власть короля, права которого не вызывают сомнений. Королевские подданные, лишь плечами пожмут, услышав, что тот или иной претендент мертв. От меня ждут, что и я отзовусь так же. Конечно, я не буду рыдать, как маленькая, на людях. И ни с кем не поделюсь своими мыслями. Однако, однажды вечером, когда солнце село, оставив мир прохладным и благоуханным, я шла, скрывшись от всех в садах Альгамбры, вдоль длинного канала, до краев наполненного тихой водой, и думала: нет, никогда больше не смогу я гулять в тени деревьев и наслаждаться шелестом листвы, не вспоминая об Эдуарде, графе Уорике, — ведь казнили его ради меня, чтобы я прожила жизнь в богатстве и роскоши. И я молилась: Боже, прости мне смерть невинного человека…

Мои отец и мать объединили Кастилию и Арагон и вдоль-поперек проехали всю Испанию, дабы справедливость торжествовала в каждой деревне, в самой убогой из хижин, чтобы никакому испанцу не угрожало по чьей-то прихоти умереть. Даже самый могущественный сеньор не вправе убить крестьянина: сначала должен быть суд. Но когда дело коснулось меня и Англии, они забыли обо всем. Они забыли, что мы живем во дворце, по стенам которого вьется надпись, приглашающая: «Войди и спроси. Не бойся искать справедливости, ибо здесь ты найдешь ее». Просто написали королю Генриху, что не отошлют меня, пока Уорик жив, и тут же, по их желанию, его убили.

И порой, позабыв, что я инфанта Испанская и принцесса Уэльская, оставшись просто девочкой Каталиной, я по-детски спрашиваю себя, не сделала ли моя могущественная мать ужасной ошибки? Не переступила ли она границ, выполняя Господню волю? Ибо может ли свадьба эта, окропленная кровью, стать началом доброго брака? Разве не должна она, как ночь следует за закатом, обратиться кровавой трагедией? Будем ли мы с Артуром счастливы, когда счастье наше куплено такой ценой? И если все-таки будем, не будет ли оно, это наше счастье, греховным.

Принц Гарри, десятилетний герцог Йоркский, до того гордый своим нарядом из белой парчи, что едва замечал Каталину, пока они шли к западным дверям собора Святого Павла, у храма к ней повернулся и посмотрел ей в лицо, прикрытое белым кружевом мантильи. От главного входа собора к алтарю вел помост длиной шестьсот церемониальных шагов. Устланный красной тканью, прибитой золотыми гвоздиками, он был поднят на высоту человеческого роста — на радость лондонцам, собравшимся поглазеть на свадьбу. Перед алтарем стоял бледный от волнения принц Артур.