квартире на улице Челюскинцев, в Черёмушках, на горе. Их дом был для меня гостеприимным.
Людмила Васильевна всегда стелила мне в зале на диване чистое постельное бельё, и я спала очень сладко у них. Людмила Васильевна была по духу мне ближе, чем двоюродные сёстры. Всё она понимала, была чуткая, внимательная, добрая. В квартире всегда порядок, чистота, уют. В столовой комнате — телефон, посудный шкаф, скатерти, салфетки, на подоконнике в горшочках цветы и зрели маленькие горькие перчики. В этой комнате несколько лет жила умирающая родная сестра Людмилы Васильевны. Когда мы с внучкой Аней в 1991 году заехали в Бугуруслан, пришлось ночевать у Кати, Людмиле Васильевне было не до нас. В последний раз видела их на юбилее Дмитрия Ивановича, почти за год до его смерти, в ноябре 2004 года. Ночевала у них. Ужинали. У Дмитрия Васильевича всегда в запасе был коньяк (хоть когда приедешь, коньяк и копчёная колбаса не выводились). Кормили они всегда наперегонки. Подкладывали еду на тарелки с двух сторон. Мёд у него был в своей баночке, а у неё — в своей. Из обеих заставляли есть.
Я всё время побуждала Дмитрия Ивановича писать воспоминания о войне, заставила. Для этого, я купила ему тетрадь, папку, ручку. (Он написал, потом рукопись отдали Ольге Степановне).
В тот последний вечер сидели за столом в зале, разговаривали. Он был очень груб с женой. Я старалась перевести разговор, разрядить обстановку. Мне было неловко. Людмила Васильевна с ним бранилась, но голос не повышала, вроде как привыкла к такому обращению, смирилась и воспринимала как данность. Мне же жаловалась на его эгоизм, грубость, жадность.
Умер он восемнадцатого апреля 2005 года (в чине подполковника). Людмила Васильевна сразу же уехала жить к дочери в Аланию (Чечня). Из-за имущества (квартира, машина, дача, гараж) долго судились дочь Людмилы Васильевны с дочерью Дмитрия Ивановича. Летом 2007-го, к тридцатому июля, послала я в Чечню поздравление с днём рождения Людмиле Васильевне и большое письмо с изъявлением благодарности к ней. Ответа не получила, а от Зинаиды узнала, что Людмила Васильевна умерла ещё в январе.
У Дмитрия Ивановича был китель, весь увешанный орденами и медалями… Ушёл из жизни ещё один участник Великой Отечественной войны. Был он в мирной жизни всякий: и хитрый, и елейный, и добрый, и злой, и фанаберией, бывало, страдал. Но, как и все, был просто человек. И каким бы ни был, честь ему за то, что воевал и мужественно прошёл свой воинский путь. Мир его праху! В памяти моей остался молодым, в военной форме, с улыбкой на лице. Похож он был на Анисимовых, то есть было в его лице что-то цыганское.
ЕКАТЕРИНА Ивановна Анисимова (Хлопонина-Коркина) (1925–2002), старшая из дочерей Василисы Ивановны, второй ребёнок в семье. Её запомнила, когда она была невестой. Дом перестроили, и в зале, как входишь, направо, стоял комод, покрытый вязаной скатертью. Над комодом висело зеркало, перед ним Катя красилась. Однажды она подводила брови, а я (года в четыре или пять) рядом стояла и во все глаза на неё смотрела. Катя покрасила брови, протянула мне ма-аленький чёрный карандашик-огрызок и говорит: «Возьми, вырастешь, тоже будешь брови красить, береги». Я, конечно, с жадностью схватила. Запомнилось, как Катя била мне на голове вшей костяным гребешком. Сначала вычешет насекомых, а потом их гниды-куколки щёлкает на одном и том же месте, да так больно, что я начинаю хныкать. А Катя говорит: «Терпи, сивая гнида, а то вши верёвку совьют и тебя в Турханку утащат». Волосёнки, видимо, в детстве у меня были белые. Катя выходила без конца замуж, разводилась, опять выходила. И всё это с шумом, прилюдно, с треском, все перепитии её семейной жизни громко обсуждались. Причём суд наступал незамедлительно, так что Катино приданое таскали туда-сюда, туда-сюда. Моя мать, Клавдия Ивановна, была ярой защитницей Кати. Последний муж был Коркин Николай — художник, и горький пьяница. Но кушал он с аппетитом, поэтому был справный крупный мужчина. Родили они с Катей сына Валеру. В доме Коркина Катя осталась уже непоколебимо. Видимо, потому что некому было «молодым» мешать: родители у Николая уже умерли. Домик был небольшой на Партизанской улице за кладбищем. Катя работала на трёх работах: кочегаром, маляром, сторожем. Держала коров. В общем, сама, как могла, добывала деньги и добилась своего: дом перестроила, срубила новую избу — высокую, светлую, с большими окнами, а родительская часть так и осталась во дворе, с отдельным входом. Там сначала была мастерская Коли. Потом сын подрос, женился — стали там жить. Со временем сын со снохой в силу вошли и переселились в лучшую часть дома, а родители — в худшую, где оба и умерли друг за другом.
В 1991 году мы с внучкой Аней приехали в Бугуруслан. Ночевали у Кати с Николаем. Николай был парализован, и мы его почти не видели. Нас поместили в лучшей комнате на большой кровати. Но в комнате, на кухне, в сенях — везде стоял какой-то неприятный запах. Оказывается, в доме жили собаки и много кошек. Мы с Аней крепко уснули, а под утро были разбужены тем, что неожиданно отворилась рама со двора, и в комнату запрыгнули собаки, которых Катя тут же начала выгонять. Оказывается, собаки спали на той самой кровати, куда уложили нас с Аней. Утром Катя начала готовить завтрак. Только подошла к холодильнику, её обуяли кошки. Она несла кусок мяса и оборонялась от кошек руками, приговаривая: «Сейчас, сейчас». Положила на стол мясо, кошки начали на него запрыгивать. Катя, немытыми после кошек руками, резала, на пол бросала куски. Потом жарила мясо. Пахло очень вкусно, но мы с Аней, после увиденного, не притронулись к угощению.
Николай парализованный лежал несколько лет. За ним ухаживала Катя. А когда она умерла от рака, сын и сноха с проклятиями ходили за отцом. Он тоже, вскоре после жены скончался.
Теперь в худшей половине живёт дочь Валеры с семьёй Оксана. Валера в июле 2007-го умер от перепоя. Лет около сорока ему было. У них была традиция (так делали с Николаем, потом с Валерой): запирали в бане с флягой, полной бражки. Тот пил, спал и тут же опорожнялся. Валера на дому гнал самогон для продажи и сам начал пить. Бросал, опять принимался. В очередной раз был в загуле. Вышел на крыльцо (оно высокое) и упал, расшиб себе голову. Жена Ольга из шланга его поливала, чтобы привести в чувство. Говорят, что
