Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
– Ой, даже не знаю, такие сложности, такие сложности…
Случайный взгляд скользнул по низким, клочковатым тучам, из-за которых слабо белело солнце. Налетевший ветер разорвал их, словно истлевшую ткань, и в прорехе мелькнуло небо – свинцово-серое, перечеркнутое изломанной черной тенью.
Или трещиной.
Марья сбилась с шага и остановилась так резко, что Финист и не заметил сразу, дернулся вперед, выпуская ледяные пальцы Марьи из ладони.
– В чем дело?
Когда он прекращал строить из себя паяца, его голос становился холоден и остер, а между бровей ложилась глубокая морщинка, губы сжимались в шрам, такой же белый, как и на щеке. И шутить с ним уже не хотелось.
Марья оглянулась на него и снова перевела взгляд на небо. Прореха в тучах уже затянулась, и они медленно наливались нездоровым сизым цветом, грозя прорваться гнилым дождем.
– Ты видел? Там, за тучами – темная полоса.
Финист цепко и твердо взял ее за плечо и повел дальше, не поднимая головы.
– Тебе лучше не смотреть в небо. К добру это не приведет.
– Но что это? – Марья едва поспевала за Финистом, но все равно запрокидывала голову. Пусть тень, расколовшую небо, и не было уже видно, Марья все равно ощущала от нее холод и жуть бескрайнего пустого пространства. Словно заглянула далеко в космос, туда, где нет ни звезд, ни черных дыр.
– Я не знаю. Да и не важно это. Идем.
Соврал.
Марья поджала губы, делая зарубку в памяти. Она еще вернется к этому вопросу, но позже, гораздо позже – когда у Финиста не будет возможности увильнуть от ответа.
Посреди улицы матово светилась стеклянная башня, выше любых домов. Словно кто-то вырвал ее из сада таких же высоток из стекла и металла и воткнул сюда, в старую брусчатку, среди низких, осевших домов. Сначала Марье показалось, что вместо окон у башни экраны и каждый показывает что-то свое, но когда они подошли ближе и она присмотрелась, то поняла, что затемненные стекла отражают небеса над разными местами: и лазоревую глубину над летним полем, и матовую белизну затертых метелями северных туч, и бурлящее небо над океаном, к которому тянутся ниточки тайфунов.
Она была настолько чужеродна туманной изнанке города, что сначала Марья решила, что заснула на ходу. Но Финист обрадованно прищелкнул языком и потащил ее к высоким стрельчатым дверям, больше подходящим готическому собору, чем стеклянной высотке.
– До сумерек нам спешить некуда, – пояснил он, и двери легко распахнулись от легкого прикосновения. – Лучше пересидим день здесь, пока ты не окоченела.
Только после его слов Марья поняла, что сковавший ее холод – обычный, принесенный ветром, а не выросший изнутри. Среди стеклянных стен было ненамного теплее, чем под небом, но дышалось легче и пар уже не отрывался от губ.
– А это что за башня? Ее я тоже в городе не помню. Снова станешь говорить, что правильно смотреть не умела?
– А ее и нет в обычном мире. – Финист легко взбежал по лестнице, и сверху на него падали косые лучи света, молочно-белые, словно огромная луна подсвечивала ступени софитом. – Она как спица, на которую нанизаны остальные реальности. Сны в том числе.
Он помрачнел, словно вспомнил о чем-то неприятном, но тут же тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. Одно перо вырвалось из волос и плавно упало на стеклянный пол. Марья подняла его, повертела в пальцах, дернулась от накативших воспоминаний. Что было бы, интересно, если б тогда она не притащила домой серо-черные перья?
Словно откликаясь на ее мысли, в одном из стекол задвигались изломанные темные силуэты, будто марионетки в театре теней. Марья поспешила отвернуться – вряд ли на изнанке ей покажут хоть что-то хорошее. О плохом думать не хотелось, плохого и так хватало. Она поспешила за Финистом наверх, и стекло под ногами звенело чистым хрусталем, и волей-неволей Марья вспоминала ледяной терем из сна.
Здесь хотя бы было теплее.
Финист поднялся на несколько пролетов и сидел на площадке у окна, прижавшись лбом к стеклу. Марья не видела, что он разглядывал, подошла и села рядом.
– А ты что делал все эти годы? – Губы пересохли и плохо слушались, и слова получились скомканными и невнятными.
Мертвый сокол едва повернул лицо к ней, и Марья увидела, что в отражении глаза у Финиста нормальные, но какого цвета радужка, она так и не смогла различить.
– Жил. Или изображал, что живу. – Он ответил спокойно, и это спокойствие больше походило на грусть. Сейчас, без своих извечных шуточек и подначек, он казался сломленным и уставшим.
Жалеть его Марья не спешила.
– Изображал? И как, оценила восторженная публика?
Она следила за его лицом в стекле и не сразу заметила, что и он смотрит только на ее отражение.
– Ну как сказать, – Финист растянул губы в слабой улыбке, – с вилами и факелами за мной не гоняются, ни на этой стороне, ни на той. Но пару врагов нажил, это ты верно угадала.
– А за мной зачем следил? Только не ври опять, что присматривал и оберегал!
– Хорошо, не буду, – легко согласился Финист, прикрывая больные глаза. – Можешь считать, что я тебе завидовал. Что тебе не нужно ничего изображать.
Во рту пересохло, и Марья отвела глаза.
Изображать приходилось – маска «идеальной сестры» прижилась легко, ведь стоило ее хоть немного приподнять, как от удушающей вины жить не хотелось. Аня столько ради нее сделала, через столько прошла, а она даже не может ее просто не огорчать! И самое противное: гадкий, въедливый голос существовал только в мыслях Марьи, сама Аня ни в чем ее не упрекала и сама смотрела тревожно, предугадывая желания сестры.
Марья поймала себя на том, что только сейчас, еще оглушенная одержимостью Ани, она прекратила притворяться. И ей это нравится.
– Приходилось, – хриплым шепотом призналась она, так и не поднимая глаз. – Приходилось притворяться.
– Что ж, значит, мой план никому счастья не принес. Жаль, что утешить себя нечем. – В его голосе снова прорезалась горькая ирония, и Марья поняла, что ни о чем он не жалеет. – Но, маленькая сестрица, даже знай, как все обернется, я все равно бы попытался. Что угодно лучше Нави.
– Понимаю. Лучше чувство вины, чем сожаление об упущенных возможностях.
Немного помолчав, она спросила:
– А о чем ты жалеешь? Что не удалось в твоем плане?
Финист оттолкнулся от стекла, потянулся, как кот, щуря глаза.
– Любишь ты растравлять раны, маленькая сестрица. – Он усмехнулся, но все же ответил: – Я был тварью леса и ею же и остался. Оказалось, чтоб ожить, вырваться в мир живых недостаточно.
Он замолчал, и неловкая тишина встала стеной. Марья покатала на языке горькие и едкие слова насмешки, но проглотила их, как и слова сочувствия – на них Финист оскорбится, пожалуй, сильнее, чем на издевку. Но прежде, чем она задала очередной вопрос, башня зазвенела сверху донизу, словно по стеклянной лестнице дробью застучали каблуки сотни людей.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
