Я открыл рот, чтобы послать ее к черту, но Мария вцепилась длинными пальцами с красным маникюром в холст и изумленно выдохнула:
– Это же… Это…
– Никто, – наконец отлепив ноги от пола, перебил я, подбегая к холсту. Вырвав рисунок из рук Марии, я чуть не порвал его. А потом окончательно разозлился и прохрипел сквозь зубы: – Мне не нужно ничего из предложенного тобой. Уходи, или я выставлю тебя отсюда силой.
Но Мария словно забыла о цели своего визита. Ее взгляд был прикован к портрету в моих руках. К портрету Яны. Получилась зарисовка, черновик, но он был… настоящим. Я вновь смог впустить жизнь в простой лист бумаги. Через столько лет. Страшно представить, каким станет портрет, когда я нарисую его в присутствии Яны. Очередной шедевр от Коэна. И я понял по заинтересованному взгляду Марии, что она увидела потенциал в новой работе. А потенциал для нее – равно кругленькая сумма.
– Это же Воронцова, – вдруг сказала Мария, чем поставила меня в тупик. Оказывается, дело было не только в деньгах. Мария возмущенно спросила: – Ты знаком с этой девчонкой?!
– Что? – переспросил я.
Мария знает Яну? Нет. Откуда?
– Яна Воронцова. Почему ты нарисовал ее?
– Какая разница? – пошел я в атаку. Винтики в мозгу крутились, пытаясь выстроить логическую связь всего этого безумия. – Тебе-то что?
Мария не ответила. Ее губы исказила недобрая ухмылка.
– Ничего, – она улыбнулась. – Красивая работа. Красивая девушка. Я даю тебе время подумать, Константин. Сделай правильный выбор.
Развернувшись на каблуках, Мария покинула мою квартиру.
А я стоял с рисунком в руках и отказывался верить в то, что у Яны и Марии есть что-то общее. Яна не может быть такой. Я, конечно, много раз ошибался в людях, но Яна…
– Черт! – выругался я.
Элементарно! Все было подстроено! Яна работала на Марию и решила выслужиться – офисная марионетка. Но Яна умная, она не действовала в лоб, как Эдуард, а заинтересовала меня и проникла в мои мысли, чтобы я, расслабившись, начал творить.
Сердце заполонили едкие чувства: ярость, обида. Ничего не изменилось. «Пейнт» не оставит меня в покое. Я принадлежал Марии, несмотря на завершение контракта. А Яна, как я думал, не поможет мне. Она такая же. Нет, хуже, потому что умело притворяется. Превосходная актриса!
Не ведая, что творю, я швырнул рисунок в дальний угол комнаты. Москва вновь стала городом, где мне разбили розовые очки – стеклами внутрь. Мне показалось, прекрасная девушка разглядела мою душу, но… Константина Коэна снова обвели вокруг пальца.
Схватив бутылку вина, я кинул ее в тот же угол. Послышался звон, и алая жидкость залила изумительные черты лица Яны Воронцовой.
Яна
Воздух, казалось, покинул комнату. Мне уж точно нечем было дышать.
– Воронцова, зачем вы стояли у кабинета Марии Дмитриевны?
Эдуард провел меня в кабинет начальницы и указал на стул, сам же остался стоять у двери, скрестив руки за спиной. В темных глазах и громком голосе Ковалева чувствовалось неподдельное наслаждение происходящим: он упивался моей растерянностью, смущением, позором.
– Хотела отдать документы, – негромко сказала я, показывая на пустую папку – листы остались лежать на полу коридора. Что-то мне подсказывало: отчет Марию Дмитриевну уже не интересует.
– Да ладно? – Ковалев в два шага преодолел расстояние между нами и впился в меня взглядом. – Вы подслушивали!
Я промолчала, изучая свои пальцы. Что бы я ни сказала, Эдуард сделал выводы. Захотелось расплакаться: безумно неприятно, что я оказалась втянута в разборки сбежавшего принца-художника, злой королевы-начальницы и советника-подхалима. Кто я в этой сказке? Хотелось бы остаться зрителем, я по жизни – зритель, но не могу стоять в стороне и наблюдать, как принца-художника опять хотят заточить в башне.
Эдуард открыл рот, чтобы сказать едкое замечание, но не успел. На весь кабинет зазвенела мелодия из далеких восьмидесятых. Эдик смерил меня недоверчивым взглядом, выхватил из кармана брюк мобильный и отошел к окну.
Я осталась сидеть, затаив дыхание и нервно отбивая пальцами ритм по пустой папке. Может, Иван придет мне на помощь? Но коллега не спешил врываться в кабинет с криками «Свободу Яночке!», и я сидела на жестком стуле, в этот раз невольно подслушивая разговор начальников.
– Да! – рявкнул в трубку Эдуард, но тут же смягчился: – Да, Мария Дмитриевна. Да. Что? Как? Не… Я – нет. Вы уверены? – Ох, надо же, при свидетелях они сдерживают теплые чувства.
Эдуард внимательно слушал Марию. Он натянулся, словно струна, а потом на выдохе воскликнул:
– Не может быть! Откуда?! – бросил на меня странный взгляд. – Хм… Ладно. Я разберусь.
Я вжалась в стул, мечтая стать невидимкой. Зачем я осталась подслушивать? И ради чего? Любопытства? Нет, я совсем не любопытная. Это все Константин. Свалился, черт его побери, на мою голову.
– Что-то случилось, Эдуард Алексеевич? – осторожно спросила я.
Интуиция подсказывала: ждать хорошего не стоит.
– Воронцова… – протянул начальник, расхаживая вокруг меня, словно удав вокруг кролика. – С чего бы вас, человека, сотканного из точных наук, стала интересовать живопись? Определенного художника.
– Аня посоветовала, – выпалила я, не моргая. Не нужно быть ясновидящей, чтобы догадаться, о каком художнике идет речь.
Я вновь разозлилась на Ивана – если бы начальник не подошел к моему столу, то не увидел бы на мониторе фотографию Кости, а я могла бы сейчас прикинуться дурочкой, что бы Эдуард ни говорил.
– А почему… почему вы спрашиваете? – Главное, вести себя так, будто я изо всех сил хочу помочь начальству, пусть пока и не понимаю, каким образом. – Я увидела картину и… интересно стало. Вот.
– Картину? – усмехнулся Эдуард, всем видом показывая, что ни на секунду не поверил мне. – Ладно, отбросим игру в кошки-мышки. Ответьте на вопрос: вам известна цель приезда в Москву Константина Коэна?
Начальник никогда не отличался чувством такта и здесь ему быстро надоело ходить вокруг да около. Он решил загнать меня в угол, руководствуясь, как раз, игрой в кошки-мышки, потому что я уж точно чувствовала себя мышонком, который попал в мышеловку.
Мои щеки предательски загорелись, но ответила я твердо:
– Нет. – Это было несложно: я говорила правду. – Почему вы думаете, что мне известно что-то о Константине… Коэне?
Эдуард молчал, словно пытаясь понять по моему лицу, вру ли я.
– Ну… – одернув пиджак, Ковалев усмехнулся и сказал: – Если вам больше нечего сказать… Вы уволены. Предлагаю вам самой написать заявление. Упростить, так сказать, процедуру увольнения.
Сначала мне показалось, я ослышалась. Насколько же отвратителен Эдуард, раз может уволить меня – одного из самых добросовестных, трудолюбивых, скромных работников – из-за того, что я отказалась помогать в возвращении Константина Коэна в компанию «Пейнт»? При чем тут я? Мы виделись всего раз! Я не соврала на вопрос Эдуарда, тогда почему…
