Брезгливо поджав губы, донья Анна маленькими шажками прошла через комнату и остановилась напротив этого маленького человека. Сжав холеные, с длинными пальцами руки в кулаки, она спрятала их в складки шелкового бордового платья и ждала, когда тот снова посмотрит на нее.
Эстебан безумно хотел оказаться в любом другом месте, только не в одной комнате со взбешенной хозяйкой. Они были одного возраста, но это было почти незаметно — настолько различались они во все остальном. Он был создан для того, чтобы служить El Patron, донья Анна — для того, чтобы ей служили. Но было что-то еще, Эстебан чувствовал это. Что-то необъяснимое было в этой женщине, которая всегда чего-то страстно желала. Никто никогда не видел ее счастливой или хотя бы просто довольной. Ею всегда двигал какой-то голод. Вокруг даже шептались, что это ее неудержимая тяга к власти убила ее мужа. Добрый, мягкий человек, Рикардо Сантос потерял, наконец, всякое желание жить с такой bruja.
Старик быстро прогнал прочь из головы эти мысли, будто испугавшись, что женщина, стоящая рядом, может услышать, как он назвал ее ведьмой.
Эстебан верил, что если бы дон Рикардо был еще жив, то Джульетте не пришлось бы бегать от этого дурацкого замужества, которое пытается устроить донья Анна.
Теперь уже ничего нельзя изменить. Не в его власти помочь девушке. Единственное, что он может сделать, это не участвовать в делах La Patrona[2].
Когда он, наконец, взглянул в ее лицо, то едва сумел скрыть дрожь. Глаза доньи Анны угрожающе сверкнули тем ледяным блеском, который был слишком хорошо знаком всякому, кто работал на ранчо Сантос. Бедняга сжал шляпу еще сильнее, с трудом удерживаясь от того, чтобы перекреститься.
— Ты говоришь, они оба в тюрьме? — спросила она снова. И ее глуховатый голос совсем не выдавал ярости, бушевавшей в ней.
— Si, синьора, — и подумал: — «Если бы те двое парней были посообразительнее, они бы никогда не вернулись в Мексику после освобождения из американской тюрьмы».
— Это было так просто! — привезти девчонку сюда — все, что от них требовалось!
Она описала круг по комнате, сделала еще несколько шагов и остановилась.
— Дураки! Одни дураки вокруг меня!
Эстебан перевел дыхание и стал потихоньку пятиться из комнаты.
Хозяйка резко обернулась, и старик мысленно чертыхнулся, ругая скрипнувшие сандалии.
— Подожди! — приказала она, и он замер, как вкопанный.
Донья Анна подошла к ореховому столику, взяла ручку и написала несколько строк твердой уверенной рукой. Затем подула на чернила, сложила листок пополам и, махнув бумагой старику, велела ему подойти ближе.
— Отнеси это Рамону. Скажи ему, пусть едет в Еl Paso и отправит телеграмму Энрике в Монтану.
Костлявые руки Эстебана крепко сжали плотную желтоватую бумагу. Как только он ушел, донья Анна стала вслух рассуждать сама с собой:
— Скоро Энрике получит телеграмму. Они с Карлосом должны найти ее. Насколько трудно это будет? — она повернулась, подошла к широкому окну и выглянула в темный двор ранчо. — Чертова девчонка!
Эстебан торопился унести ноги, пока хозяйка стояла, повернувшись спиной к нему, и была слишком занята, призывая проклятья на голову свой внучки, чтобы заметить его уход.
Благополучно выбравшись, он перевел дух, водрузил шляпу на голову и, развернув сложенный листок, прищурился при неярком лунном свете. Его слезящиеся карие глаза пробежали по чернильным каракулям, и старик нахмурился. Хотя ряды букв ничего для него не значили, ясно было, что для Джульетты они означают большие неприятности.
Достаточно было уже одной мысли, что девчонка будет наедине с такими мужчинами, как Энрике и Карлос, чтобы старик задрожал всем телом. «Да нет, — успокоил он себя, — вряд ли они причинят ей какой-либо вред: ведь донья Анна собирается приподнести дону Виценте девственную невесту».
Эстебан быстро перекрестился, возвел глаза к небу и пробормотал молитву. Слишком мало мог он сделать, чтобы помешать вернуть Джульетту этому злому malvado[3], дону Виценте Альваресу.
Будь он храбрым человеком — потерял бы письмо, не найдя Рамона. Но старик не был храбрым человеком. Да и куда ему было деться? Эстебан не минуты не сомневался, что La Patrona выкинет его с ранчо за подобную «рассеянность», если не придумает чего-нибудь худшего. Кроме того, если не передать Рамону это письмо, донья Анна найдет другой способ отправить свое послание. Ничего не выйдет: даже если у него хватит смелости, Джульетте его поступок не поможет, а он потеряет свой дом и кусок хлеба.
Опустив плечи, Эстебан сунул письмо под рубашку и пошел к конюшне.
La Patrona, обернулась, когда этот старый дурак ушел, немного успокоилась и перестала метаться по комнате. С отвращением глядя на пыльный след, оставленный им, Анна отметила про себя, что надо приказать девушкам заново вымыть пол.
«Так близко! — сказала она себе. — Я была так близко к тому, чтобы, наконец, завладеть тем угловым участком земли». Анна Сантос задумчиво повернулась к массивному камину, занимавшему половину дальней стены. Ее взгляд поднялся к бросающемуся в глаза пустому месту над резной каминной полкой.
Донья Анна долго смотрела на отметину на стене, где когда-то висел портрет ее мужа, и вся напряглась, словно почувствовала его присутствие. Старуха выпрямилась и гордо вскинула голову.
В тот день, когда Рикардо умер, она сожгла в камине его портрет. Теперь ранчо Сантос принадлежит только ей. О, он пытался оставить свою землю Джульетте, но…
Анна улыбнулась, с jurista[4], который вез новое завещание в El Paso, произошел несчастный случай.
— Ты не расстроишь мои планы из могилы! — пообещала она злобным шепотом. — Я все равно получу назад тот кусок земли, и он станет частью моего ранчо, как было всегда.
La Patrona сделала еще шаг по направлению к пустому пространству, сверля глазами покрашенную белой краской кирпичную стену.
— Так было, пока ты не продал его Альваресу за несколько несчастных песо, ради того только, чтобы позлить меня!
Холодный воздух ворвался через открытую дверь патио[5]. Ночь прокралась в комнату. Длинные пряди седых волос доньи Анны развевались вокруг ее мрачного лица. Пламя восковых свечей в канделябрах колебалось, дрожало и шипело, пока не погасло совсем. Гобеленовые портьеры шелестели в темной комнате, а оконные створки стучали, как кости мертвеца.
Мик охнул и открыл глаза, когда девушка пошевелилась, задев его затекшее тело. Он неподвижно держал левую руку на ее талии и старался не думать о том, как она лежит, свернувшись, точно котенок в корзинке, так близко от него.
