Ночь, тайн созданья не тая, Бессчетных звезд лучи струя, Гласит, что рядом с нами — смежность Других миров, что там — края, Где тоже есть любовь и нежность, И смерть и жизнь, Кто знает, чья?[8]
— Можно мне хоть изредка сюда прилетать? — спросил он. Муза Нинель заглянула ему в глаза и пожала плечиками.
— Беда с вами, с поэтами, — сказала она. — Как увидите Бездну, сразу шалеть начинаете. Ты смотри, Лютик, только не чокнись! Тебе еще писать и писать, слышишь? Ну что тебе Бездна?
— Ты не ответила, — невидяще глянул на нее Лютиков.
— Можно, — разрешила Нинель. — Но только со мной.
С тем они и вернулись в экспериментальную обитель, которая по возвращении показалась Лютикову тесной и неуютной, как столярная мастерская, заваленная обрезками досок и стружками.
Странное дело, при жизни Лютиков очень редко смотрел на звезды.
Удивляться нечему — многие люди не видит звезд никогда. Вечные заботы и погоня за благополучием не дает им поднять голову вверх и увидеть, как в небесах вспыхивают и гаснут звезды. Да и сами звезды с земли обычно выглядят не слишком выразительно — мелкая соль, рассыпанная на черной бумаге. Ничего внушительного.
Бездна открывается не сразу, а тем более не всем.
Лютикову, к сожалению, она открылась после смерти.
Сразу после того, как Бездна открылась Лютикову, у него начались неприятности. Возможно, это было всего лишь совпадением, Лютикову было трудно судить о том, как небожители относятся к тому, что в Бездну заглядывают души покойных людей. Но все имеет под собой почву, у всего бывает причина. Как учил нас библейский мудрец царь Соломон, «на всяком месте очи Господни; они видят злых и добрых».
Лютиков зла в себе не видел, а потому поначалу к происходящему с ним относился с юмором. В самом деле, ну кто будет всерьез воспринимать старосту обители, если он уже всех достал и измучил своими поучениями?
Староста Сланский начал издалека.
— Вот вы какой, Володя, — сказал он. — Молодой да ранний. Другие, ясное дело, не одну жизнь положили, две реинкарнации прошли, прежде чем в Рай попасть, на Земле среди товарищей по перу настрадались, так ведь они не спешат, не лезут вперед других, не расталкивают, ясное дело, старших товарищей. А вам вот вынь да положь! Ясное дело, молодой еще, жареный петух вас в темечко не клевал. А ведь клюнет когда-нибудь! И больно клюнет! Только ведь я, ясное дело, не за вас беспокоюсь. Вы ведь сами свой выбор сделали, если с вами что и случится, вам винить некого будет, сами, ясное дело, виноваты. Девочка-то глупая при чем?
Он погрозил Лютикову толстым пальцем, палец его двигался с неумолимостью меча Немезиды, не оставляя поэту никаких шансов на благополучный исход. Только Лютиков Сланского не понимал, да и не хотел он старосту понимать. Муза Нинель ему твердо пообещала, мол, карать не будут, разве что пальчиком погрозят. Пусть, значит, грозит.
Как все повторял при жизни Лютикова один его знакомый узбек, «собака лает, а караван идет».
Спустя месяц в «Книжном раю» появилась небольшая заметка, что некоторые обитатели экспериментальной обители Рая встают на путь нездоровой философии, в Бездну им, видите ли, интересно заглянуть, постоять на ее обрывистом краю, а то и коней привередливых увидеть. Сегодня такие люди выйдут просто постоять, потом привыкнут регулярно смотреть в Бездну, а от привычек таких совсем недалеко до нигилизма и очернительства. А что может быть хуже отрицания уже зарекомендовавших себя демиургов с ясными и правильными взглядами? Только диалектический материализм хуже такого отрицания. Но Бог все видит, с незрелыми литераторами он как-нибудь справится, куда страшнее, что музы некоторые идут на поводу у этих незрелых литераторов, которым первый успех вскружил голову. Беречь надо муз от таких горе-литераторов, своевременно давать таким литераторам по рукам необходимо, а если уж говорить по гамбургскому счету, без таких вот литераторов, возомнивших себя гениями и демиургами по нескольким незрелым публикациям, в Раю будет чище и спокойней.
Невнятная заметочка эта была подписана незатейливыми инициалами — ИИ.
Но Лютиков даже огорчиться как следует не успел. В Раю началась антиалкогольная кампания.
Удивляться особо было нечему. Подобные кампании Лютиков не раз видел и при жизни. Боролись с тягой творческого человека к спиртному, только никто еще ее одолеть не смог. Оно ведь и естественно — творческие люди всегда пили много и хорошо. Не будем брать набившие оскомину примеры, вроде Сергея Есенина или Юрия Олеши, даже классиков вроде Панферова или Иванова не будем вспоминать, да что там! — корифеев царицынского отделения Союза писателей не затронем, но даже если говорить о молодых и начинающих, каким являлся Лютиков, то при встречах обычно вспоминалось прежде всего то, что именно и в каком количестве пили в последний раз, прикидывали, что взять сегодня, а уж потом, за процессом, узнавались литературные новости и тщательно, зачастую нецензурно, рецензировались новинки поэзии и прозы.
