В горловине ущелья дорога шла вдоль потока, пенистым водопадом бьющегося внизу о черный скалистый берег, и чудилось, будто утесы – это злополучные странники, навеки застывшие под действием дикого и злобного заклятья.
Окоченев от холода, но вцепившись в своего спутника и радуясь исходящему от него успокоительному теплу, Гортензия представляла себе, что вступила на дорогу, ведущую к вратам ада, – настолько этот пейзаж был похож на подступы к потустороннему миру.
– Нам еще далеко? – спросила она таким слабым голосом, что его вряд ли можно было различить. Но волчий пастырь услышал. Он усмехнулся:
– Вам страшно?
– Нет. Холодно… К тому же что ни говори, а вокруг все кажется таким ужасным…
– Не надо бояться здешних мест. Красивее их нет нигде. Вы только дождитесь нашей весны, когда зажелтеют дикие нарциссы на лугах и расцветет голубая горечавка… Подождите, и вы вдохнете здешний аромат… В конце концов, вы сами рассудите! Взгляните! Вон там Лозарг!
Стены ущелья внезапно ушли вбок, словно потайная дверца. Перед ними под тонким снежным покровом появился холм, увенчанный массивным замком, где к четырехугольному донжону прилепились четыре круглые башни с выщербленными зубцами, одним своим присутствием отметавшие последние пять веков цивилизации. Замок выступал из ночи времен в нетронутой величавой надменности. У его подножия теснилось несколько построек, зажатых вкруг того, что некогда было передовыми укреплениями, но они не портили общего эффекта. Впечатление было неизгладимым.
Гортензии никогда бы не пришло в голову, что можно жить в таком обиталище. Она прошептала:
– Вы хотите сказать, что… это жилище моего дяди?
– Естественно. Разве замок вам не понравился? Как бы то ни было, он довольно красив… Правда, несколько обветшал.
Потрясенная увиденным, девушка ничего не ответила. Образ матери, пленительно легкомысленной, всегда занятой нарядами и удовольствиями, промелькнул в ее памяти, Контраст ее жизни в Париже с этим суровым свидетельством другой эпохи, холодным и безжизненным, был столь разительным, что Гортензия не могла подавить улыбку. Это, пожалуй, многое объясняло… Впрочем, по мере приближения к нему замок показался ей более приветливым благодаря огонькам, что поблескивали за узкими окнами. К тому же у его стен виднелись другие огоньки, они двигались и мерцали над дорогой, спускавшейся по холму.
– Вам на помощь уже спешат, – проговорил Жан, Князь Ночи. – Фермер Шапиу, его сын Роже и ваш кучер…
Когда же Гортензия призналась, что не в состоянии различить что-либо, кроме блеска фонарей, он рассмеялся:
– Я ночью вижу не хуже кошки, и притом далеко… Могу вас уверить, что они отправились на повозке, которую здесь называют «барота»: это двухколесная телега; так вот, в ней – все для замены сломанного колеса вашего экипажа. И кроме того – ружья…
Через несколько минут у подножия холма они встретили маленькую процессию; тут действительно была двухколесная телега, на ней сидели двое мужчин, третий ехал верхом. Все они застыли при виде всадника, который издалека выкрикнул:
– Ну что, Жером, ты, как всегда, ходишь в смельчаках? Твоя госпожа уже сотню раз могла бы сгинуть в лесу. Если ты всегда так оберегаешь тех, кого доверяют твоему попечению, я не могу поздравить маркиза с верными и исполнительными слугами.
– А нечего было туда соваться! – пробурчал тот, к кому обращались. – Я ж говорил, что добром не кончится…
– Говорить мало. Надо было пойти за ней. А ты ничего лучше не придумал, как бросить ее одну среди ночи. Тебе это приказывали?..
– Так мне ж пришлось бежать за подмогой! Я ж сказал. Могла бы спокойно посидеть в карете.
– И помереть от холода… или от чего другого!
Не слушая дальнейших оправданий кучера, Жан каблуками легонько подбодрил лошадь и направил ее на скалистую тропу, ведшую к замку. Его силуэт при лунном свете вырисовывался с отчетливостью покрытой чернью серебряной чеканки. Старые камни, вырубленные из глыб застывшей лавы, выглядели чрезвычайно эффектно. Их мягкие контуры чуть размывали отчетливый рисунок укреплений и придавали им особое очарование. Остроконечные крыши башен поблескивали под лунным светом, и было непонятно – спускается замок прямо с небес или же собирается вознестись ввысь. Возникало желание протянуть руку и прикоснуться к нему, как к какой-нибудь драгоценной вещице.
– Вы оказались правы, – выдохнула восхищенная Гортензия. – Он очень красив.
– Он похож на женщину, в которую ты влюблен… или хотел бы влюбиться, но не смеешь.
– Почему вы так говорите? – спросила девушка, пораженная столь странным сравнением.
– Да так. Вам не понять…
– Как вы можете судить! Если бы вы объяснили и…
– Зачем? – грубо оборвал он ее. – Скажем, мне нет дела до того, поймете вы или нет. Кстати, мы приехали. И вас уже поджидают.
Действительно, на пороге, возле высокой двери с прибитым к ней изъеденным временем каменным гербом, стоял человек. Неясный свет факела, который держал в руках мальчик, одетый по-крестьянски, выделял его на фоне стены, которая казалась еще чернее. Он был высок, поджар, угловат, но черный камзол по моде прошлого века тем не менее сидел на нем с отменным изяществом. Густые белоснежные пряди волос были небрежно зачесаны назад и, поблескивая, колыхались, как легкий некрученый шелк, но в обрамлении этого благородного нимба взору являлось одно из самых надменных и холодных лиц, какие производит природа. Высокие скулы, волевой подбородок и тонкий рот с лукавой складкой по внушительности все же уступали носу, от которого бы не отрекся и Король-Солнце Людовик XIV. Что касается глаз, цвет которых трудно было различить в столь скудном свете, они буквально запылали яростью, когда их обладатель узнал всадника. Вырвав факел из рук мальчика, он бросился к пришельцам.
– Кто внушил тебе дерзкую мысль явиться сюда? – взревел он, стараясь перекричать поднявшийся ветер. – Вон!..
– Не думаете ли вы, что я здесь ради собственного удовольствия? – с горькой иронией парировал Жан, Князь Ночи. – Если бы ваши слуги лучше вам служили, мне не пришлось бы обеспокоить себя. – Затем, обернувшись к Гортензии, которая, все еще вцепившись в него руками, с тревогой наблюдала эту сцену, сказал: – Вы можете спешиться, мадемуазель! Этот милейший человек – ваш дядюшка, высокородный и могущественный сеньор Фульк, маркиз Лозарга… и прочих мест, кои было бы утомительно сейчас перечислять.
Он не успел ей помочь, Гортензия с ловкостью опытной амазонки уже сама соскочила на землю. Держа факел в поднятой руке, маркиз устремился ей навстречу, но внезапно застыл на месте с видом крайнего изумления.
– Виктория! – пробормотал он с неожиданной нежностью в голосе. – Ты вернулась, Виктория…
– Мое имя Гортензия, месье.
Она чуть замешкалась, хотя и не слишком явно. Представ перед этим человеком с профилем хищной птицы и серебряной шевелюрой, в котором издали угадывался властный повелитель, она так оробела, что едва не назвала его «монсеньором», а это было бы вовсе неуместным. Что до «дядюшки» – у нее не было ни малейшего желания так его именовать. Но он даже не заметил этой легкой заминки, весь поглощенный созерцанием ее лица.
