Хани колотила толстяка кулаками, осыпала всех самыми скверными словами, которые только могла вспомнить. Они все так самоуверенны и самодовольны, богаты, всех их дома ждали семьи и постели, где можно провести ночь.
— Отпустите ее, — произнес кто-то за спиной Хани, растягивая слова. Голос был резким и усталым.
Женщина с суровым лицом негодующе втянула воздух.
— Только после того, как ее выведут отсюда!
Снова раздался усталый голос:
— Я сказал, отпустите ее!
Вмешался седовласый джентльмен по имени Росс:
— Не думаю, что это мудрое решение.
— Меня не волнует, мудрое оно или нет. Ричард, убери от нее руки.
Свершилось чудо, и Хани оказалось свободной.
— Подойди сюда, хани[4]!
Откуда ему известно ее имя? Девушка повернулась к своему спасителю.
Рот у него был окружен глубокими, как борозды, складками, а лоб разделял след от шляпы: выше следа кожа была бледной, а ниже — покрыта темным загаром. Мужчина был худ и строен, и Хани сразу отметила, что у него саблевидные ноги наездника. Первой ее мыслью было, что этот человек сошел с афиши, где красовался со «стетсоном» на голове и с «Мальборо» в зубах; правда, для афиш лицо было чересчур уж помятым. Цвет его коротких жестких волос был неопределенным — какая-то запыленная смесь блондина, шатена и рыжего. По виду ему можно было дать сорок с небольшим, хотя ореховые глаза выглядели на миллион лет.
— Откуда вы знаете мое имя? — спросила девушка.
— Я его не знаю.
— Вы назвали меня Хани.
— Так это и есть твое имя?
Глаза у него были добрые, и девушка кивнула:
— Хани Джейн Мун.
— Так вот оно что.
Хани ждала, что мужчина пройдется по поводу ее имени, но он стоял спокойно, ни о чем не спрашивая и просто позволяя себя рассмотреть. Хани понравилось, как он одет: старая джинсовая рубашка, неопределенного цвета брюки, ботинки — все удобное и изрядно поношенное.
— Подойди поближе, — произнес мужчина после небольшой паузы. — Заодно и с мыслями соберешься.
У Хани начала кружиться голова оттого, что она так долго кричала; у нее урчало в желудке, болели пальцы ног.
— Вот это другое дело, — сказала она, изо всех сил стараясь сохранить достоинство.
Когда он провел ее к нескольким стульям, за которыми находилось некое подобие экрана из светло-голубой бумаги, среди присутствующих раздался ропот, но Хани не обратила на него внимания.
— А не сесть ли нам прямо здесь, Хани? — предложил ее собеседник. — Если не возражаешь, я попрошу парней на время нашего разговора включить камеры.
Джентльмен по имени Росс шагнул вперед.
— Не вижу в этом никакой необходимости.
Спаситель Хани только бросил на него спокойный, холодный взгляд.
— Ты уже неделями занимался этим по-своему, Росс, — произнес он твердым голосом. — И мое терпение истощилось.
Хани подозрительно посмотрела на камеры:
— Зачем нужно включать эти камеры? Вы хотите, чтобы у меня были неприятности с полицией?
Мужчина усмехнулся:
— Полиция придет скорее за мной, чем за тобой, малышка!
— Неужели? С чего бы это?
— Давай-ка лучше я тебя немного поспрашиваю, ладно? — Он кивнул на стул, вовсе не заставляя садиться, а предоставляя ей право выбора. Хани внимательно посмотрела ему в глаза и, не обнаружив там ничего подозрительного, села.
Это было мудрое решение, поскольку ноги ее уже не держали.
— Не скажешь ли мне, сколько тебе лет?
Уже первый вопрос заставил Хани изрядно забеспокоиться. Она внимательно посмотрела на собеседника, стараясь угадать его намерения, но лицо оставалось непроницаемым, как сумка на «молнии».
— Шестнадцать, — призналась она наконец, к собственному удивлению.
— А выглядишь ты скорее лет на двенадцать-тринадцать.
— Я выгляжу мальчишкой, но я ведь не мальчик.
— Мне не кажется, что ты выглядишь мальчиком.
— Правда?
— Конечно. На мой взгляд, ты смышленая и шустрая малышка.
Прежде чем Хани успела спросить собеседника, не покровительствует ли он этим свиньям, сторонникам мужского шовинизма, ей был задан следующий вопрос:
— Откуда ты?
— Из Паксавачи-Каунти, штат Южная Каролина. Живу в парке развлечений на Серебряном озере. В этом парке находятся американские горки «Черный гром». Вы, должно быть, слышали о них. Это самые большие американские горки на всем Юге. А некоторые говорят, что и во всей стране.
— Да нет, кажется, о них я ничего не слышал.
— По правде говоря, может быть, я уже и не живу в парке. На прошлой неделе шериф велел нам убираться.
— Мне очень жаль это слышать.
Его сочувствие показалось Хани столь искренним, что она постепенно рассказала обо всем, что с ними произошло. Поскольку собеседник был так нетребователен и, казалось, деликатно оставлял ей возможность не отвечать на некоторые вопросы, Хани забыла и о находившихся рядом других людях, и о включенных камерах. Забросив ногу на ногу, она машинально потерла рукой болевшие пальцы ног и принялась рассказывать ему обо всем. Хани рассказала о смерти дядюшки Эрла, о «Бобби Ли» и предательстве мистера Диснея. Единственное, что она утаила, было психическое состояние Софи: Хани не хотелось, чтобы собеседник узнал, что в их семье была душевнобольная.
Немного погодя выяснилось, что пальцы ног болят уже не так сильно, но как только Хани начала описывать путешествие по стране, внутри у нее все вновь перевернулось.
— Вы видели мою сестру? — спросила она мужчину. Собеседник кивнул.
— И как вы все только могли не оценить ее достоинств? Как можно было с ней так обойтись? Как по-вашему, она красивая?
— Да, несомненно, она очень мила. Мне понятно, почему ты ею так гордишься.
— Конечно, горжусь! Она красива и мила и пришла сюда, несмотря на то что была напугана до полусмерти!
— Напугана до полусмерти — это еще мягко сказано, Хани. Она не могла даже усидеть перед камерой. Не каждый создан для карьеры на телевидении.
— Она бы все смогла сделать, — упрямо возразила Хани. — Люди могут все, если настроятся как следует.
— Тебе уже давно приходится пробиваться в жизни, размахивая кулаками, да?
— Я делаю то, что приходится.
— Ты говоришь так, словно нет никого, кто бы о тебе позаботился.
