* * *
– Сейчас! – отрывисто произнес МакКеон, и Скотти Тремэйн, прибавив тягу, направил второй шаттл прочь от «Цепеша». Бортовые сенсоры были временно ослеплены чудовищной мощью ядерного взрыва… но, к счастью, то же самое относилось и к сенсорам лагеря «Харон».
– Должно сработать прямо сейчас, – повторил МакКеон, глядя в иллюминатор, как стремительно удаляется висящий на фоне звезд вражеский крейсер.
Маломерные суда всех флотов имеют общую конструктивную особенность. Они могут быть меньше или крупнее, вооруженными или нет, скоростными или медлительными, но их двигательные установки снабжены системой предохранения, не позволяющей запустить импеллер, если в зоне его действия находится материальный объект с массой, достаточной для того, чтобы представлять опасность. Или такой, для которого само судно может представлять опасность. Кроме того, система безопасности исключает возможность случайного запуска импеллера при нахождении катера в шлюпочном отсеке.
Все эти предохранительные меры отличаются высшей степенью надежности. Они почти непогрешимы, однако разработаны с целью предотвращения непредвиденных инцидентов – в то время как то, чему предстояло случиться в шлюпочном отсеке линкора Народного Флота «Цепеш», непредвиденным не являлось.
Единственным оставшимся там судном был бот, в недрах которого поковырялся Скотти Тремэйн, и сейчас там должна была начать действовать последняя программа Горацио Харкнесса. В отличие от прочих его выдумок она представляла собой всего лишь команду на активизацию двигателя, которую в обычных обстоятельствах предохранительные системы заблокировали бы. Перепрограммирование этой защиты обещало стать нелегким делом, но никто не собирался им заниматься: забравшись в электронный бокс, Скотти попросту отсоединил – выдрав штекера из гнезд! – сенсоры от автопилота. С этого момента полетные компьютеры не идентифицировали местонахождение катера как шлюпочный отсек. Отсутствие визуальных, гравитационных и любых других данных о наличии поблизости какой-либо массы означало для них отсутствие запрета на запуск импеллера. Что и было сделано. Катер при этом находился во чреве корабля.
* * *
– Боже мой!
Эти слова Форейкер произнесла шепотом, но на флагманском мостике «Графа Тилли» они прозвучали громом. У нее на глазах «Цепеш» взорвался.
«Не взорвался, – подумал потрясенный Турвиль. – Это даже не взрыв, это полная аннигиляция!»
Определение и впрямь было подходящим: после чудовищного взрыва внутри корпуса последовала детонация бортовых силовых установок, и когда пламя погасло, в пространстве осталось только облако белесого пара.
Глядя на жуткую картину уничтожения, передаваемую беспилотным разведчиком на главный обзорный экран, Турвиль понял, что произошло. Разумеется, ему в жизни не случалось видеть ничего подобного, но монти могли добиться столь чудовищного результата лишь одним способом. Правда, это считалось принципиально невозможным, но они нашли какой-то способ преодолеть самую надежную защиту.
Стоявший перед ним Эверард Хонекер был ошарашен куда сильнее, чем боевые офицеры. Вздохнув за его спиной, Турвиль обвел взглядом остальных. Все, от офицеров штаба до низших чинов, остолбенело таращились на большой экран. Кроме Форейкер, не отрывавшей глаз от собственного дисплея.
Катастрофа потрясла каждого, гибель такого числа людей не могла не повергнуть в ужас, но одновременно Турвиль испытал странное воодушевление. И справиться с этим чувством не мог.
Корделия Рэнсом погибла. Вместе с ней погибли Владович и все ее приближенные, которые могли знать, какую судьбу уготовила гражданка секретарь Лестеру Турвилю и его офицерам. Но больше об этом не знал никто, ибо по пути с Барнетта они нигде не останавливались. К тому же Корделии доставляло удовольствие держать людей в подвешенном состоянии, до последнего момента не предъявляя им никаких обвинений. Если ее намерения и нашли какое-то отражение в находившихся на борту «Цепеша» материалах, то это уже не имело значения. Все носители информации были уничтожены вместе с кораблем. Гибель «Цепеша» спасла Турвиля и его штаб, и он при всем искреннем сочувствии множеству погибших не мог не испытывать облегчения.
И тут он неожиданно заметил, как правая рука Форейкер поднялась с колена и медленно, вроде бы украдкой, двинулась к клавиатуре. Что-то в этом движении привлекло его внимание: Турвиль тихонько подошел к ней сзади, но она почувствовала его приближение, оглянулась и неохотно убрала руку от клавиши «Удалить».
Через ее плечо контр-адмирал впился взглядом в прокручиваемую тактическую запись и сжал зубы: от места крушения стремительно удалялись два крупных обломка. Слишком крупных… не говоря уже о том, что, судя по вектору, они отделились от крейсера до взрыва. И вектор этот слишком уж смахивал на посадочную траекторию.
Турвиль яростно подкрутил усы, гадая, что предпринять. Шэннон углядела беглецов, но то, чтобы их засекли и ослепленные близким взрывом сенсоры Аида, представлялось маловероятным. Скорее всего, после подрыва «бежавшего» шаттла на базе вообще никого не искали. Люди, задумавшие и осуществившие такое, заслуживали величайшего восхищения, но его долг состоял в том…
«Знаю я, в чем состоит мой долг», – мысленно сказал себе контр-адмирал и, перегнувшись через плечо Форейкер, сам нажал клавишу, к которой так и не осмелилась притронуться она. Шэннон резко выдохнула, голова ее дернулась, но она не сказала ни слова. Отвернувшись от тактического дисплея, он подошел к завороженно уставившимся на экран визуального обзора Хонекеру с Богдановичем и прокашлялся.
– Очень жаль, – печально произнес он, а когда Хонекер обернулся на звук его голоса, сокрушенно покачал головой и повторил: – Очень жаль. Леди Харрингтон заслуживала лучшей участи.
Эпилог
Просыпалась она медленно, что было совершенно на нее не похоже. Тридцать пять лет службы во флоте приучили ее пробуждаться мгновенно, готовой с ясной головой встретить любую опасность, но сейчас дело обстояло иначе. Истерзанное сознание оттягивало момент полного пробуждения, ибо явь сулила лишь невозвратные потери и боль отчаяния.
Однако затем что-то изменилось. Хонор ощутила на груди теплую тяжесть, почувствовала вибрацию, услышала тихое урчание и восприняла пронизавшую ее до мозга костей ауру любви.
– Н-Нимиц?
Она едва узнала изумленный голос. Он был ломким, хриплым, звучал неразборчиво – но, так или иначе, принадлежал ей. Сильные, но нежные лапы коснулись правой стороны ее лица, и она открыла глаза. А открыв, испустила прерывистый вздох: Нимиц, склонившись к ней, коснулся носом ее носа. Глядя на него единственным глазом, Хонор подняла правую руку, чтобы почесать его за ушами. Само прикосновение к древесному коту было для нее сейчас самым драгоценным даром во всей Вселенной. Рука ее дрожала от слабости и от избытка чувств, а кот свернулся клубочком на ее груди, прижавшись щекой к ее щеке. С его ритмичным урчанием в тело и душу вливалась животворная сила любви.
