Бедный детеныш идти не хотел, все время отклонялся то влево, то вправо. Глядя на него, Саймон решил, что выглядит он, пожалуй, немного печальнее и несчастнее остальных номинально возвращенных в дикую природу людей, которых художник видел в лагере. Жалкая голая кожа вся в шрамах и ссадинах, морда опухла от укусов насекомых, шерсть на голове давно обратилась в мочало. Джошуа, подогнав детеныша на расстояние пяти метров от шимпанзе, показал:
— Мистер Дайкс, перед вами тот самый человек, которого вы хотели видеть. Тот самый, которого нам прислали из Лондона. Тот самый, которого вожак обозначает Бигглз.
Жмурясь на ярком полуденном солнце, Саймон долго и внимательно смотрел на тупую, звериную морду человеческого детеныша, а тот — на Саймона. Глаза детеныша словно подернулись пеленой. Они ничего не видели. Саймон запечатлел в памяти его голую маленькую морду, выдвинутую вперед челюсть, зубы с немного неправильным прикусом, а затем повернулся к своим, громко проухал и показал компании:
— Ну, можно ползти назад.
Что они и сделали.
Поздним вечером того же дня Саймон Дайкс и Зак Буснер сидели перед сном на небольшой веранде у своего барака и наслаждались взаимной чисткой. Остальные члены группы уже мирно посапывали в гнездах. Перед двумя самцами стоял стол с керосиновой лампой, ее шипение сливалось со звуками ночного леса.
Самцы лениво попивали из горлышка шотландский виски, передавая бутылку из лап в лапы, и обсуждали события дня.
— Отличная штука, — показал Саймон. — «Гррннн» это ведь «Лафройг», не так ли «хуууу»?
— Совершенно верно, — отзначил его вожак, — я его отхватил в беспошлинном магазине в Дар-эс-Саламе, вот, глотните-ка еще.
Союзники выпили еще, после чего Буснер распрямил спину и взял Саймона за подбородок, настукивая:
— Что же, союзничище, призначьтесь, вы ведь не узнали Бигглза «хуууу»?
— Нет, совсем нет. Я совсем не узнал его. Он выглядел точь-в-точь как другие люди, такой же мерзкий, тупой и длиннолапый «хух-хух».
— А теперь покажите мне, — Буснер наклонился вперед, — как вы себя чувствуете? Теперь, когда вы сами увидели, что не узнаете его, — развеялся ваш психоз или нет «хуууу»?
— Да, от него и следа не осталось. И дело не только в Бигглзе — тут еще сам лагерь. Попав сюда и увидев, до чего готова дочетверенькать эта самка, лишая сама себя шимпанзеческого достоинства, я стал другой обезьяной.
— Знаете что, Саймон, — изящно изогнул пальцы Буснер, едва-едва тревожа воздух, — некоторое время назад мне приползла в голову мысль, что в вашей человекомании никак нельзя видеть обычный, заурядный психоз «хуууу».
— Вы правда так считаете «хуууу»?
— Да, я хочу показать, что избранный вами метод проверки действительности на истинность — мы, психологи, так обозначаем способность сознания отличать реальное от воображаемого, — как я наблюдал его на протяжении нашего знакомства, не может считаться ошибочным; скорее, он просто «хуууу» другой, не такой, как у прочих шимпанзе. И вот недавно, напомнив себе, что до припадка вас очень беспокоили вопросы, связанные с самой сутью понятия телесности и его соотношением с понятием шимпанзечности, я подумал — и, надеюсь, вы простите меня за эти жесты, если не созначитесь со мной, — а не следует ли понимать вашу абсолютную убежденность в том, что вы — человек и что именно человек является самым высокоразвитым видом приматов на Земле, как своего рода сатирический троп «хуууу»?
Саймон поразмыслил немного, а потом просто щелкнул пальцами:
— Это образ.
И союзники, нежно обняв друг друга и передавая из лапы в лапу бутылку виски, надолго погрузились в беззначие, а вокруг во тьме экваториальной ночи бегали и выли люди, оглашая лес своими полубессмысленными вокализациями:
— Тввввооойййуууммммаааать-Тввввоойййууумммааать-Тввввооойййуууумммааать.
