В наступившей тишине послышался громкий топот: последний из преследователей бежал назад, к смутному мареву огней Британского сеттльмента. Агасфер не стал его догонять, а с такой же прытью бросился в другую сторону. Найдя рикшу, он приказал:
– Дзи, провези меня мимо моего бординга. Я хочу поглядеть на нищего, на которого наступил три часа. Мне не понравилось, как он ощупывал мои ноги…
Однако переодетому соглядатаю в эту ночь повезло. Выпросив-таки у хозяина зеленной лавки порцию опия, он забрался в щель между зданиями и блаженствовал в сладкой мути своих видений…
Чувствуя, что просто не в силах лезть обратно по пожарной лестнице, Агасфер разулся у подъезда и поднялся на второй этаж в носках. Бесшумно открыл дверь, ожидая услышать храп корейца Матвея. Однако тот не спал. Приникнув к самому уху Агасфера, он встревожено прошептал:
– Звонил телефон. Два раза. Вероятно, проверяли – дома ли вы?
– Звон слышали соглядатаи из соседней квартиры. И вы вернулись из ресторана не настолько пьяным, чтобы свалить свой крепкий сон на желтое вино. Надо придумать что-то еще…
Подумав, Матвей вынул из своего мешка нечто похожее на флейту, длинную иглу и два бурых комочка.
– Это опий и трубка курильщика. Пробовали когда-нибудь опий?
Агасфер отрицательно покачал головой.
– Тогда просто сожгите один из кусочков, чтобы в доме остался характерный запах. Раскалите его на огне и вложите в чашечку. А я должен уходить: скоро будет светать… Прощайте, господин Берг…
Глава двадцать шестая
Санкт-Петербург – Витебск
6 июля 1905 года дебаркадер Варшавского вокзала Северной столицы России был необычайно заполнен – несмотря на полицейское оцепление. Чиновный Петербург, блестя эполетами и разноцветьем мундиров, провожал в Америку русскую делегацию, где ей предстояла жесткая дипломатическая схватка с японцами на мирных переговорах в мало кому известном Портсмуте.
Обычных пассажиров Берлинского экспресса допускали сюда только по предъявлению железнодорожных билетов; их провожающие, несмотря на все протесты, были оставлены за шеренгой полицейского оцепления.
Делегация занимала прицепной вагон 1-го класса, возле которого стояло дополнительное оцепление, состоящее из чинов железнодорожной жандармерии. Здесь билетов и пропусков не спрашивали: цепь молча и почтительно размыкались перед знакомыми всей России лицами и столь же молча смыкались перед отчаянными корреспондентами самых крупных газет, сумевших «просочиться» сквозь первую преграду, а также перед чиновной «мелкотой» V–XIV классов Табеля о рангах.
⁂
Полковнику Лаврову очень хотелось в то утро тоже быть на вокзале. Разумеется, не тщеславия ради – а дать последние наставления подпоручику Новицкому, уезжавшему с делегацией инкогнито. Подпоручик занял место прежнего секретаря главы делегации, председателя Комитета министров Сергея Юльевича Витте. Однако Лавров понимал, что его появление на вокзале немыслимо: присутствие на дебаркадере начальника Разведочного отделения Генштаба вызвало бы множество недоуменных вопросов и кривотолков.
Сам Андрей Новицкий с большим энтузиазмом, ни секунды не размышляя, откликнулся на предложение своего шефа совершить поездку в Америку в качестве тайного телохранителя Витте. Это было для молодого офицера первым настоящим заданием – не говоря уже о самой возможности посетить Европу и Америку. С неудовольствием отмечая прямо-таки мальчишескую радость подпоручика и его возбуждение предстоящим «приключением», Лавров постоянно спрашивал сам себя: не совершает ли он ошибку, отправляя «зеленого» офицера в крайне опасную командировку?
Даже если присутствие в поездке телохранителя окажется перестраховкой, раскрытие инкогнито Новицкого могло иметь следствием серьезные неприятности и лично для начальника РО. А уж если с подпоручиком что-нибудь (тьфу-тьфу-тьфу!) случится, это будет означать не только крест на карьере полковника, но и тяжкое бремя на его душу. Не кому-то, а ему, Лаврову, предстоит сообщить стареньким родителям Новицкого (тот был единственным сыном, поздним «зимним цветком») неприятную или совсем страшную весть.
Исходя из характера секретности поручения, в Разведочном отделении о нем знали всего три человека: сам Новицкий, Лавров и старый приятель начальника, некогда возглавлявший летучий отряд московской охранки, а нынче получивший чин агента 1-го класса Евстратий Медников. Для всех прочих было объявлено, что подпоручик истребовал очередной полагающийся ему месячный отпуск и намеревается провести его в небольшом родительском поместье.
Поначалу Лавров намеревался сохранить секретное задание Новицкого в тайне и от Медникова, однако, по зрелому размышлению, решил, что грешно сбрасывать со счетов огромный опыт бывшего «короля филеров» двух российских столиц, а паче того – не использовать связи Медникова со старыми кадрами охранки.
Разговор с Медниковым предполагался непростым, и поэтому Лавров начал его издалека: сообщил о том, что намерен дать подпоручику возможность и мир повидать, и некое опасное охранное поручение исполнить. Проверить, так сказать, в деле необстрелянного молодого сотрудника. Евстратий, потрогав жидкие усики, признал ценность инициативы начальника и осторожно поинтересовался: кого охранять-то требуется? И от кого?
Лавров медлил с ответом. Медников был из старообрядцев, и хотя его никогда не замечали в религиозном фанатизме, службы единоверцев все же посещал при первой возможности. И кое-какие идеи из своей общины приносил и даже озвучивал, уверяя при этом, что политики он всегда сторонился.
Тут и была закавыка: несмотря на глубочайший консерватизм во всем, что касалось религиозных верований, в политических вопросах старообрядцы нередко придерживались либерально-демократических взглядов. А некоторые из них сочувствовали и помогали и более левым, революционным кругам. Правда, «заигрывание» с революционерами было для старообрядцев скорее исключением, чем правилом. Как говаривал один из беспоповских лидеров, несмотря на все преследования и гонения, старообрядцы никогда не покушались с оружием в руках и бомбами под мышкой на власть русских монархов.
Витте же был душителем любых революционных изменений в России. Его политические воззрения тяготели к откровенно консервативным и даже реакционным устоям. С детских лет он был воспитан в духе почитания царя-батюшки. И идея монархизма, своеобразно изменившись со временем под влиянием внешних обстоятельств, продолжала главенствовать в его общеполитических представлениях.
– Ну, чего молчите-то, господин полковник? – прищурился Медников.
– Не молчу, а думаю: не сделал ли я ошибки, поддавшись минутному настроению, – откровенно признался Лавров, не обращая внимания на явное нарушение собеседником субординации в обращении с начальством.
