было обязательным! Сказано лишь о том, что метка должна быть отчетливо видна на коже при досмотре и не терять очертаний при повседневном воздействии, как-то: от трения одежды, от мытья, от солнечного загара, от ношения кандалов.
Воодушевленная, я тотчас же отправилась к Диего. Памятуя о прошлых неприятных открытиях, я деликатно постучала в дверь, сообщая о себе, и дождалась, пока муж ее откроет.
— Вельдана? — он удивленно поднял брови. — Что-то случилось?
— Вот! Я нашла! — ткнула я пальцем в раскрытую книгу.
— Зайди, не говорить же на пороге, — насупился он, пропуская меня внутрь.
Он был облачен в легкую домашнюю одежду и халат и выглядел слегка помятым, будто со сна, но не растрепанным. Ким, если и находился в его покоях, сейчас был надежно спрятан от моих глаз, и я мысленно поблагодарила за это мужа.
— Что же ты нашла?
— О господских метках на рабах. Здесь нет ни слова о том, что это должно быть именно клеймо!
— Хм, — сдвинул брови Диего и заглянул в книгу. — Правда? Но так заведено испокон веков…
— И что, что заведено? Вам бы только мучить людей, а никто из вас не задумывается, что им больно!
— Это терпимая боль.
— Ты когда-нибудь обжигался? — наступала я с вызовом.
Диего упрямо поджал губы.
— Что же ты предлагаешь? Как иначе поставить метку, которая не сотрется со временем?
— Татуировку! — с торжеством победителя воскликнула я. — Это не так больно, а у халиссийцев и так принято украшать себя рисунками!
— Вот то-то и оно, что принято! Где бы ты поставила такую метку на Звере, а? У него же все тело синее.
— Не у всех же так! — не сдавалась я. — На новеньких, к примеру, их не так много.
— Да меня просто не поймут, Вельдана! — вскипел Диего. — Это… это…
— Это свобода от устаревших догм, — сказала я ласково и обвила шею мужа руками. — Ты и так слывешь новатором среди законодателей. Я слышала, о чем говорил вчера твой дон Пауль. Ты ведешь разумную политику в Сенате, считаешься с позицией стран-соседей, предлагаешь взвешенные законы, прислушиваешься к мнению горожан. Ты знаешь, что Лаура даже позавидовала тому, что мы додумались нанять свободных бедняков на плантации! Так почему же ты не можешь быть новатором в такой мелочи?
— Ты хитришь. И уже научилась лести, — пробурчал Диего, но гораздо мягче.
Я растерянно моргнула, глядя ему в глаза.
— Ну хорошо. Давай попробуем на твоих. Но если я столкнусь с возмущением от уважаемых господ…
— Спасибо, милый! — я почувствовала, как губы расплываются в улыбке.
— Но это не задаром, — добавил Диего, глядя на меня с напускной строгостью. — Я кое-что потребую от тебя.
— И что же?
В следующий миг Диего поцеловал меня в губы. Первым моим порывом было вырваться, но я усилием воли заставила себя подчиниться. Он мой муж, напомнила я себе. Имеет право… Надо просто расслабиться, просто отвлечься, лучше просто начать считать в уме… Но Диего отпрянул от меня раньше, чем я успела сосчитать до десяти.
— Вот это. И еще ребенка. Ты ведь подаришь мне сына, Вельдана?
— Я… сделаю все возможное… — пробормотала я, вконец растерявшись.
— Уж будь добра, сделай, — тише ответил Диего и коснулся моего лба своим. — И тем самым ты сделаешь меня счастливым.
Когда открываю глаза — кажется, всего через мгновение, но уже совершенно выспавшийся, — Вель сидит у постели, слегка склонившись надо мной. Она так красива в густо-оранжевом свете заходящего солнца, что хочется зажмуриться, чтобы не ослепнуть.
— Как ты себя чувствуешь? — шепчет обеспокоенно.
— Хорошо. Ты так и сидела здесь, пока я спал?
— Не все время, — отвечает тихо, и после короткой паузы добавляет: — Ты стонал во сне.
Недовольно морщусь. Во сне-то себя не сдержишь…
— Наверное, это от жары. Кошмары снятся.
— И правда, ты весь взмок. Позволишь себя вымыть?
Если уж Вель вобьет себе что-то в голову, то не отстанет, пока не добьется своего. Это я уже выучил по тому, как она лечила мои раны, оставленные плетью.
Подчиняюсь. Вель садится совсем рядом, на край кровати, и я наслаждаюсь первыми влажными прикосновениями: вода для мытья успела остыть и теперь приятно освежает кожу.
Закрываю глаза, но ее неторопливые движения вижу даже сквозь сомкнутые веки. Тихий всплеск воды, легкий вздох, отнимающий у меня дыхание, едва слышный скрип кровати, когда она перемещается ближе. Чувствую боком тепло ее бедра сквозь тяжелый шелк платья. Ощущаю прикосновение прохладной влажной губки к разгоряченному лбу. Наверное, это неправильно, что она опять занимается мною сама, а не поручает меня рабыням, но я не в обиде. Губы сами собой растягиваются в улыбке; свежие струпья на месте снятых швов кое-где лопаются, заполняя трещины тягучими капельками крови. Готов поклясться: со стороны это выглядит жутковато. Лицо невольно поворачивается в сторону прикосновений, тянется навстречу, язык невольно облизывает пересохшие губы. Мое единственное желание сейчас — лежать так вечно.
— Хочешь пить? — разливается по телу ее голос, утоляя жажду не хуже воды.
В горле после сна в душной комнате сухо и горячо, как в жерле вулкана, но с языка срывается другое, дерзкое:
— Хочу тебя.
Вель тихо смеется, и я приоткрываю глаза, любуясь улыбкой на ее лице. Она подносит к моим губам глиняную чашку с пряно пахнущей жидкостью, приподнимает мне голову и терпеливо ждет, пока я сделаю несколько глотков. Я бы предпочел обычную прохладную воду, но мне опять подсунули какое-то горькое пойло, которым и не напьешься толком.
— Когда меня уже избавят от этой дряни? — морщусь и упрямо отдергиваю голову.
— Когда полностью поправишься. Пей, не капризничай.
Приходится допить до дна; наградой мне служат легкие прикосновения женских пальцев, вытирающих пролитую горечь с губ и подбородка.
Она вновь отжимает губку над миской, роняя в воду тяжелые звучные капли. Проводит ею по шее, груди, осторожно прикасается к уродливым синякам на животе. Желанная прохлада дарит блаженство измученному жарой телу, я уже не чувствую себя раздувшимся под палящим солнцем трупом. Вель придвигается еще ближе, кладет себе на колени мою здоровую руку и несколько раз проводит влажной губкой от плеча до локтя, затем от локтя до кисти. Раскрывает ладонь, и, словно играя со мной, вытирает каждый палец от основания до кончика ногтя. Не выдерживаю: перехватываю тонкое запястье, провожу большим пальцем по тыльной стороне ладони вдоль выступающих под кожей косточек.
— Дай мне закончить, — улыбается она.
Ее светло-серые глаза сияют — для меня одного. Не могу удержаться, касаюсь нежного бархата ее щеки, прослеживаю изящную линию скулы. Она замирает, настороженно глядя на меня из-под веера пушистых ресниц. Прикасаюсь к
