ней. Я не утверждаю, что ты ее мысленно раздеваешь, но держу пари, наверняка обдумываешь, какую власть могут иметь над нею слова и цитаты, которыми забита твоя голова…»
Приступы ревности у Жюли были сродни инстинктивной реакции людей, которые сами ищут повод для сомнений. То есть она ревновала часто и по малейшему поводу. Эта исстрадавшаяся женщина испытывала огромную жажду абсолюта.
— Я еще успею сделать крюк и подвезти вас на улицу Жорес, — сказал Антуан.
Тэа засомневалась. Этот незнакомец… к тому же у нее при себе мало денег и она не сможет оплатить свою долю. Но кто ее об этом просит? В любом случае Антуану пришлось бы брать такси… Они поднялись и, покидая перрон, вынуждены были пройти мимо ненормального африканца, который при их приближении встал в позу камергера.
— До свидания, ваше превосходительство.
— Кого вы обманываете в данный момент, — спросила Тэа, — этого чернокожего или меня?
Антуан взглянул на нее. Она задала этот вопрос только для того, чтобы избавиться от страха, который внушала ей необычность ситуации. Но в сущности, что знал он, Антуан, о женщинах?
— Мы уже старые знакомые, — пробормотал он.
У него было свое лекарство от путаницы в мозгу. Любуясь световыми бликами на мокрых крышах машин, Антуан дал волю своему беспутному воображению. Вот он предлагает Тэе заехать к нему и… потеряв терпение, вдруг появляется Жюли, — ее взгляд вынести невозможно. Нет, он предлагает Тэе проводить ее до квартиры. Она живет в студии и очень смущается из-за царящего в ней беспорядка, делает вид, что не может найти очки, а сама, улучив момент, запихивает под кровать рубашку или колготки, забытые на стуле. Или Hie…
«Вы испанка, не так ли?.. — И так как на ее лице мелькнула та загадочная и многозначительная улыбка, которая не поддается описанию, он добавил: — Я отвезу вас в Орли, и первым же самолетом мы улетим в Барселону».
Опасаясь несчастья, Жюли мчится на улицу Песталоцци и по дороге пытается найти подтверждение своих смутных предчувствий в строках его последнего письма, которое она восстанавливает в памяти.
Антуан когда-то дал ей ключ, которым она ни разу не воспользовалась. На этот раз он ей пригодится. Жюли войдет, сразу же заметит, как готовился он к ее приезду, увидит аккуратно расстеленное на кровати покрывало, чистые пепельницы, скатерть, очищенную от крошек, тюльпаны… Она подойдет к виолончели, прислоненной к стене книг, прикоснется к струнам, которые прежде пели для нее, затем присядет у письменного стола, отодвинет бумаги и, оглядев жилище, в котором чуть не поселилась навсегда, прибившись к хозяину этого дома, как корабль к рифу, начнет писать свое последнее письмо к нему.
— Я из басков, а не из каталонцев, — ответила Тэа. — Посмотрите, свободное такси!
Когда они сели в машину, произошло замешательство, каждый ожидал, что другой укажет, куда ехать, и удивленный шофер повернулся к ним.
— На Северный вокзал, — прошептала Тэа.
Антуан перебил ее: «Сначала на улицу Жорес».
— Нет, — возразила Тэа. — Не нужно, чтобы она беспокоилась.
Дальнейшие события подтвердили ее правоту, потому что такси попало в пробку и застряло на мосту Сен-Мишель. Они воспользовались этим, чтобы обменяться адресами. У Тэи не было телефона. Около Восточного вокзала она попросила остановить такси. Протянула Антуану маленькую, округлую и теплую ладонь и не отнимала ее несколько секунд.
— Спасибо за Барселону, — сказала она. — Я буду помнить об этом.
Белым пятнышком в пестрой толпе пересекла она поток автомашин, а шофер в это время подмигивал в зеркало Антуану.
На Северный вокзал только что прибыл поезд, и поток пассажиров растекался по выходам, как река по рукавам.
Антуан на минуту застыл в нерешительности. Впервые с тех пор, как они встретились, Жюли была в синем, и платье, и пальто были синие, но не того оттенка, что носят школьницы и их наставницы, это была синева фресок, в которой ощущается спокойная и грозная сила — цвет этот ей совсем не шел. И Антуан понял тогда то, что так настойчиво пытались ему подсказать с самого утра разные «знаки свыше»: Жюли приехала с намерением положить конец их связи, и на этот раз она не отступится.
Hubert Nyssen «La force du bleu»
© Presses de la Renaissance
© 1982 В. Жукова (перевод), 1990
Роже Гренье
НОРМАНДИЯ
В сценариях Мадам Бовари… Не прерывайте меня, слово «сценарий» принадлежит самому Флоберу. Не надо думать, что оно вошло в язык со времен изобретения кино, оно зафиксировано уже в 1764 году. Итак, в сценариях Мадам Бовари, которые хранятся в Муниципальной библиотеке Руана под шифром G G 9, — их может прочитать всякий, кому придет охота, благодаря изданию Жана Поммье и Габриеля Лё-лё у Жозе Корти, а также сборнику клуба Благовоспитанного человека — аббата, пришедшего за своим зонтиком в гостиницу «Золотого льва», зовут Гренье. В романе он станет Бурнизьеном. Литературные персонажи по фамилии Гренье могли бы пасть и ниже: у того же Флобера, у Фолкнера. (Я уже не говорю о печальном горемыке, фигурирующем в одном из самых слабых романов Бальзака, о Шарле Гренье, по прозвищу «Цветущий Дрок», дезертировавшем из шестьдесят девятой полубригады и присоединившемся к банде, которая напала на Западный почтовый дилижанс, — его казнили в 1809 году.)
«Все персонажи этой книги — чистый вымысел, и Йонвиль-лʼАббе на самом деле не существует, как, впрочем, и Риёльипр.», — отвечает Флобер одному из читателей, который вмешивается не в свои дела. Нам, однако, известны главные действующие лица газетной хроники, ставшей для него исходной точкой: Дельфина Деламар и ее муж Эжен, чиновник санитарной службы, преждевременно почившие в Ри, одной из деревушек Приморской Сены.
Совершенно случайно, путешествуя по Нормандии, я оказался в Ри. Проезжая по той самой улице, дома которой ничуть не изменились со времен Флобера, даже не успев еще въехать в деревню, я уже заволновался. Было бы от чего, кажется, и в то же самое время я говорил себе, что не зря. Незадолго до этого я посетил Вифлеем и Гроб Господень и остался в совершенном равнодушии. Места рождения и смерти личности, избранной нашей цивилизацией в качестве бога, значили для меня гораздо меньше, чем обстановка, в которой старик Флобер развернул действие своего романа. Тем не менее Дельфина Деламар, урожденная Кутюрье, — не одно и тоже, что Эмма Бовари. Флоберу, видно, мало что было о ней известно, ровно столько, сколько газеты, да жители Руана могли сообщить в связи с ее самоубийством, если только допустить, что
