всем правилам.
Когда судно стало приближаться к экватору, Яновский заблаговременно договорился с матросами и подобрал из них подходящих парней для выполнения традиционного морского ритуала. На всякий случай, не зная, сможет ли сам участвовать в церемонии крещения, он приготовил себе достойную замену в лице судового плотника Свенсона. Это был молодой, веселый и энергичный светловолосый швед. Он готовился к своей роли с таким увлечением, словно впереди его ожидало какое-то исключительное удовольствие. Весь экипаж знал о том, что произойдет на экваторе, только бедняга Смоллет не имел об этом ни малейшего представления. Он даже не заметил, что сделался центром всеобщего внимания, а впрочем, если бы и заметил, то скорей всего решил бы, что пароходная прислуга покушается на собственность фирмы.
Все безжалостнее припекало тропическое солнце. Металлические части судна накалились до такой степени, что к ним нельзя было прикоснуться, палуба стала горячей и жгла подошвы ног даже сквозь подметки. А на шлюпочной палубе из щелей вытекла вся смола, и Смоллет, прогуливаясь под солнечным тентом, прилипал к полу подошвами, как муха к липкой бумаге.
Наконец, наступил долгожданный день. В три часа пополудни должны были пересечь экватор. Кроме Смоллета на «Саутэрн Принс» подлежал крещению юнга. Часа за два до торжественной церемонии начались приготовления. На корме на кватердеке натянули большой кусок промасленной парусины и наполнили его водой. Затем шестеро матросов нарядились неграми, вымазались сажей и надели соответствующую одежду. Боцман приклеил себе бороду из пакли, как полагается Нептуну, а один из молодых матросов переоделся дамой, изображая дочь Нептуна. Остальные тоже распределили между собой роли: один был «священником», второй — «адвокатом», третий — «врачом», четвертый — «парикмахером».
Когда секстан показал, что судно достигло экватора, капитан сообщил об этом экипажу и послал юнгу, над которым собирались провести церемонию крещения, на нос парохода с большим топором для рубки мяса, наказав:
— Последи там! Сейчас мы будем проходить линию, которая отделяет север от юга. Ты должен перерубить ее, иначе нам дальше не пройти.
Мальчуган пошел на бак и пристально стал смотреть вперед. Все свободные от вахты люди собрались на палубе и с улыбками следили за ним. Смоллет тоже вышел из каюты и, не разобравшись еще, что привлекает внимание моряков, также уставился на нос судна.
— Что там — земля или акула? — не вытерпев, спросил он одного из матросов.
— Сейчас увидим, — с занятым видом пробурчал тот.
— Ну как, видишь что-нибудь? — крикнул капитан юнге.
— Еще ничего не видно, господин капитан! — отозвался мальчик.
— Значит, ты прозевал.
Капитан подошел к рукоятке сирены и дал три мощных гудка, оповещающих о том, что судно переходит экватор. Мальчик, наконец, сообразил, что его дурачили, и покинул свой пост на баке. Но не успел он спуститься на палубу, как два «негра» схватили его под руки и повели на корму, к купели, вокруг которой уже толпились все свободные члены экипажа. Смоллет тоже находился там. Его, так же как и юнгу, держали за руки два «негра». К великому удовольствию моряков, оказалось, что этот человек совершенно лишен чувства юмора. Он сопротивлялся, пытался вырваться, протестовал против самоуправства, грозил подать в суд за грубое обращение с пассажиром и призывал на помощь капитана. Но тот только пожимал плечами и говорил, что таков морской обычай, — он ничем не может помочь.
— Которого вперед возьмем? — спросил у «священника» один из «негров», державших Смоллета.
— Отдадим предпочтение гостю! — торжественно произнес «священник».
— Тогда просим, мистер Смоллет! — «негры» подвели разгневанного агента к «священнику» и заставили его встать на колени.
— Не паясничайте! — Смоллет брыкался так энергично, что у него упали очки с носа. — Вы об этом горько пожалеете.
— Не валяйте дурака, — шепнул ему на ухо один, из «негров». — Это традиция, которой вам все равно не избежать. Подчиняйтесь лучше по-хорошему.
Смоллет был в белых брюках и теннисной сорочке. Окружающие улыбались, предвкушая, какой вид будет у этого гуся, когда он пройдет все стадии испытания.
«Священник» важно поднял над головой руку, призывая к тишине. Затем торжественно стал исповедовать Смоллета.
— Как тебя зовут?
— Дэвид Смоллет, — прошептал агент, понуждаемый «неграми».
— Где и когда родился?
— В тысяча восемьсот девяносто втором году, в Ньюкасле-на-Тайне.
— Дэвид Смоллет, сейчас наступил момент, когда владыка моря Нептун подвергает тебя испытанию, желая узнать, достоин ли ты путешествовать по его владениям и можно ли тебя пустить за экватор. До нас дошли дурные вести о тебе, и я сильно сомневаюсь, можешь ли ты рассчитывать на милость Нептуна. Однако нельзя терять надежду. Возможно, он и помилует тебя, если будешь себя вести как подобает мужчине. Ты должен исповедаться в своих грехах, какими бы они тяжкими ни были, и рассказать мне всю правду. Говори, сын мой, будь откровенным.
— Бросьте свои глупости! Кончайте скорее! — негодовал Смоллет.
— Ты не хочешь исповедоваться. Это дурная примета. Значит, у тебя совесть нечиста, бес гордыни и высокомерия зажимает твой рот. Скажи, сын мой, не был ли ты заносчив, спесив со своими спутниками, которые трудятся для тебя и везут по морю имущество твоего хозяина?
Смоллет нервно подергал одну руку, затем другую, но «негры» крепко держали его.
— Молчание — знак согласия, — продолжал «священник». — А теперь скажи, не было ли у тебя дурных мыслей по отношению к своим ближним? Можешь ли ты указать, кого из них ты любишь? Семь смертных грехов написаны на твоем челе: ты труслив, высокомерен, себялюбив, корыстолюбив, скуп, ты не знаешь, что такое дружба и веселье. Не пытайся отрицать, я вижу тебя насквозь и уверен, что властителю моря такого подданного не нужно. Я кончил.
«Негры» подняли Смоллета с колен и подвели к «адвокату».
— Плохой ты у меня клиент, но мой долг не разрешает мне отказаться от защиты, — начал «адвокат». — Не вешай головы, Дэвид Смоллет! Я обелю тебя опять, как ягненка. Нельзя отрицать, ты много грешил и провинился перед законами порядочных людей, но это все от врожденной глупости. Я подчеркиваю это обстоятельство, чтобы твои судьи не вздумали тебя судить за то, что ты получился таким неудачным у своих родителей. Одно лишь положительное качество я нахожу в тебе: застенчивость; ты не любишь рассказывать о своих делах. Предположим, что ты так поступаешь, боясь суда общества, но и оправданием тебе может служить веский довод: кто же захочет себя порочить? И какая в том заслуга, что ты начнешь выставлять напоказ свои дурные поступки? Добродетельное молчание — лучшее твое украшение. Ты не труслив, как некоторые утверждают, а осторожен, ты не высокомерен, а самоуверен; то, что другие называют корыстью, —
